— Уж не думает ли мой достославный ученый коллега, — язвительно заметил его противник, — что Ева говорила с господом на одном языке, а со змием — на другом? В раю не могло быть вавилонского смешения языков!

Меткое замечание вызвало гул одобрения среди студентов — приверженцев поджарого магистра.

— Но тогда достопочтенный магистр должен допустить, что змий говорил на языке библии. Между тем общеизвестно, что эти твари умеют только шипеть.

— Шипение змия, искушавшего Еву, не могло быть его языком! А ведь он должен был членораздельно сказать нашей праматери: «Взгляни, какое прекрасное яблоко налилось на этом дереве!», или что-нибудь подобное.

Высокий магистр принялся развивать мысль о том, что Ева могла обладать даром чревовещания. Ведь в писаниях отцов церкви легко найти сколько угодно указаний на чревовещателей, умевших мычать по-коровьи и щелкать по-соловьиному. Возможно, что Ева умела шипеть, аки змий.

— Это аргумент несостоятельный, — отпарировал поджарый. — Чтобы внять соблазнам змия и сорвать с древа познания запретный плод, мало уметь шипеть самому, надо понять, о чем шипит тебе змий!

Долго еще спорящие богословы бросали друг в друга аргументами, почерпнутыми из бездонных запасов их учености. Какое бы положение ни выдвигал один, другой тотчас показывал полную его никчемность. Между тем атмосфера накалялась. Оба диспутанта начинали теперь свои реплики колючими словами:

— Только невежда не может понять…

— Известно, что тупоумию иных нет предела. Но все же…

Строгие окрики председателя акта не помогали. Перебранка перекинулась и на студенческие скамьи. Несколько драчливых бурсаков вцепились друг другу в волосы. Педеля едва успели выгнать их, как раздался боевой клич:

— Эй, венгерская бурса, проучим-ка немчуру! Выбьем из них еретический дух!

Началась свалка. Педеля палками гнали вон из зала всех студентов.

В средневековом университете профессор обычно Излагал своим слушателям — страницу за страницей, главу за главой — содержание книги «авторитета», признанного средневековой наукой и прежде всего, разумеется, церковью. Профессор читaл студентам не курс геометрии, астрономии или философии, а пересказывал почти дословно «Начала» Эвклида, «Альмагест» Птолемея, «Математику» Аристотеля. Его задачей было внедрить в головы слушателей содержание книги, которую студенты порой не имели возможности прочесть сами: печатных книг до XV века не было, а рукописные представляли собой роскошь, доступную только людям с достатком. Для полного усвоения творений некоторых «сверхавторитетов», например Аристотеля или Птолемея, студентам читали вспомогательные, курсы. Но и это было лишь изложением книг признанных комментаторов. Профессор и здесь слепо следовал за «авторитетом». С его стороны не привносилось не только критики излагаемого текста, но даже сколько-нибудь свободного, самостоятельного толкования: книги-комментарии были так же канонизированы, как и книги — творения основоположников знания.

В форме комментариев и диспутов в средневековых университетах рассматривались и серьезные проблемы — философские, математические, физические.

Живая мысль находила в средневековом университете поприще для своего выявления в диспутах. Именно университетские диспуты заставляли шевелиться застывшее в догме мышление, толкали его на поиски истины вне положенных заранее тесных рамок. Из диспутов рождалось разномыслие, и здание средневековой науки, построенной на слепой приверженности «авторитетам», постепенно расшатывалось яростными дебатами враждующих схоластических школ — номиналистов[55] и реалистов[56], томистов[57] и скотистов[58].

И все же как тяжело изуродовано было человеческое сознание столетиями безграничной власти церковной догмы! За годы пребывания Коперника в Краковском университете доктора и магистры Кракова вели богословские дебаты на темы: «Что сталось бы с Христом, если бы он явился в виде огурца?», «Можно ли, помимо воды, крестить также воздухом, песком, землей, щелоком, розовой водой?», «Был ли первый человек снабжен пупком?», «Если собака или свинья проглотит облатку причастия, перейдет ли тело господне в желудок животного?»

Иногда диспуты протекали мирно и походили на рыцарские турниры без кровопролития. Кто кого свалит с коня? Высшей степенью познания и красноречия обладал тот, кто ловкими аргументами припирал противника к стене и тут же менялся с ним ролями — начинал отстаивать положение, только что опрокинутое и уничтоженное его же доводами.

Университет XIV и XV веков принимал подобное словесное фехтование с поразительной серьезностью. Схоластическая школа искренно верила, что эти отвлеченные от какой-либо жизненной реальности упражнения могут дать ключ к открытию больших и важных для человека истин.

В средневековом университете факультет «Семи свободных искусств» служил обязательной подготовительной ступенью. Только пройдя курс «искусств», можно было перейти на факультеты специальные — медицинский, юридический, богословский.

Факультет «искусств» Ягеллонской академии был в коперниковский период на вершине процветаний. Семьдесят шесть профессоров толковали труды Аристотеля, латинских авторов, обучали по «авторитетам» арифметике и геометрии, астрологии и астрономии, физике и теории музыки.

В эти годы профессорская коллегия Кракова делилась на две резко отличные группы: большинство — старые, маститые ученые — отстаивало вековые традиции преподавания. Они строго придержи. вались дословного изложения текстов. Древних латинских поэтов и историков разбирали только грамматически, не останавливаясь на анализе содержания их творений.

Но в Кракове Коперник впервые встретил и совсем иных педагогов. Это была профессорская молодежь, побывавшая в университетах Италии. Она принесла оттуда новый, неведомый дотоле дух — преклонение перед античной древностью. Овидий[59], Вергилий[60] и Гораций[61], Юлий Цезарь, Тит Ливий[62] и Цицерон[63], десятки других древнеримских авторов перестали быть для них омертвелым сводом латинского языка. В итальянских школах их научили видеть в этих писателях нечто совсем иное — верных изобразителей жизни в эпоху, отдаленную почти на две тысячи лет. Читая глазами, свободными от церковных шор, поэтов, ораторов и историков Рима, эти молодые ученые воссоздавали в своем воображении картину жизни античного общества, столь отличную от жизни средневековой Европы и настолько более яркую! Энтузиасты впадали постепенно в состояние восторженного преклонения перед классической древностью.

Некоторые из этих молодых людей успели изучить в университетах Италии греческий язык и при его помощи проникнуть за порог эллинской древности. Пред их восхищенными взорами раскрылись широкие дали древней цивилизации.

В Краковском университете эти глашатаи нового держались обособленной, тесно сплоченной группой. Они стали первыми вестниками идей возрождения античной культуры к северу от Альп. Их принято было называть гуманистами. Одно время гуманистов Кракова объединяло «Надвислянское Литературное Содружество», на заседаниях которого вольно дебатировались вопросы древней истории и литературы.

Молодой доцент Лаврентий Корвин[64] родом из Шлёнзка, усердный участник дебатов «Содружества», был первым из тех, кто приобщил Коперника к изучению латинских авторов по-новому. Корвин был старше Коперника на несколько лет. Меж ними возникла дружба, сохранившаяся надолго. Корвину обязан Коперник прекрасным знанием латыни и способностью излагать свои мысли на этом языке просто, и красиво.