Чрез три дня по возвращении в эскадрон Жидов,Салманов, Куприянов и Веденик явились к своему командиру и заявили ему, что они на суде, во время разбора дела Балахонцева, показали ложно,отрицая факт нанесения Жидову оскорбления действием и словами. Что побудило их к лжеприсяге?

Вот как объяснили свои побуждения на суде все означенные нижние чины, симпатичные молодые парни. Когда они явились в Харьков, на сборный пункт, для того чтобы явиться в суд по делу Балахонцева, то многие из солдат стали их уговаривать, чтоб они правды не показывали.

— Вам, — говорили они, — ничего не будет, а то должен из-за вас человек пропасть.

Им сделалось крепко жалко Балахонцева, и вот они решили «взять на душу сообща тяжкий грех».

На суде вследствие этого они и показали, что Балахонцев «не бил и не ругал Жидова», а про показание на дознании отозвались, что оно для них «смысла неизвестного», так как они ничего подобного не знают.

Когда же после оправдания Балахонцева Жидов, Веденик, Куприянов и Салманов явились в эскадрон, то вот что с ними произошло:

—  Совесть и тоска стала нас так мучить, что не было сил терпеть.Мы решили и сообща пошли к командиру и всё ему как есть рассказали.

—  Такая одолела тоска, что стало невозможно служить, — говорили они.

На суде, уже по делу о лжеприсяге, в которой добровольно обвиняли себя эти люди, между прочим выяснилось, что пред началом суда по делу Балахонцева унтер-офицеры Жидов и Салманов спрашивали рядовых Веденика и Куприянова:

— Как будете показывать?

— Да мы будем показывать, как дело было…

— Показывайте, что Балахонцев не бил и не ругал.

— Ведь это грех, — возражали свидетели, — как бы из этого худа не вышло.

— Ничего не будет! — сказал унтер-офицер. Одному же из рядовых, Куприянову, Жидов (заметьте: потерпевший) сказал:

— Если так не покажешь (то есть «не бил и не ругал»), то на конюшне загоняю.

Таким образом, под впечатлением сожаления к подсудимому, возбужденного разговорами товарищей по эскадрону, под впечатлением уговора со стороны унтер-офицеров и, наконец, даже под впечатлением угрозы — все они сделали ложное показание и не выдержали сознания неправды этого поступка. Не выдержали все: и унтер-офицеры и потерпевший, говоривший «загоняю на конюшне, если не покажешь, что ничего не было», и все, чрез три дня после суда, добровольно явились к командиру, чтобы предать самих себятяжкому суду по обвинению в тяжком преступлении — лжеприсяге.

Суд признал Жидова и Салманова виновными в лжеприсяге, принятой с обдуманным намерением, а Куприянова и Веденика в ложной присяге без обдуманного намерения «и по замешательству и слабости разумения о святости присяги». Жидов был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Сибирь в места не столь отдаленные, а Салманов, Веденик и Куприянов были приговорены к лишению воинского звания и всех особых прав и преимуществ и к отдаче первый в исправительное арестантское отделение на три года, а последние в рабочий дом на 1 год и 4 месяца. [9]

Так вот какие чудеса по части «чистоты совести» таятся в народной душе. Все эти Веденики, Куприяновы, Салмановы, все это точь-в-точь такие же российские люди, такие же мужики, год-два тому назад бывшие такими же «деревенскими пахарями», как и те, которых мы видим и в деревне, на волостном суде, но какая огромная разница! Там человек постановляет не только неправильные решения, тяжко отзывающиеся на ближнем, на соседе, на брате, там он утверждает своею санкциею такие безобразные требования «энергических» деятелей, там он так бездеятелен по части совести и правды, что, глядя на него, вы приходите в отчаяние, — здесь же — тот же самый человекизумляет вас необычайной чистотой и силой совести, чести. В деревне он, не задумываясь, по единому мановению брови или уса г. станового пристава, постановит решение драть,не зная даже за что, просто потому, что приказывают, или даже потому, что и самого могут выдрать; здесь, напротив, высвободилипочти невиновного человека из беды (ведь Балахонцев был под хмельком) — он добровольно идет к начальству и решается сам подвергнутьсятягчайшему наказанию,ссылке в Сибирь и т. д. Это уже такая чистота совести, такая идеальная щепетильность чести — выше которой трудно представить себе. В то время как деревенский пахатник только заливает водкой свое психологическое расстройство или начинает сознательно признавать, что «по нонишнему времени только и проживешь неправдой», и во всяком случае годами молчаливо переносит явную неправду, — этот же самый пахатник, поставленный в мало-мальски иные условия, трех дней не может вынести сознания неправдивого поступка; его одолевала такая тоска, что невозможно даже «служить», что невозможно даже «терпеть», и одолевает в сущности за поступок, имевший в корне доброе побуждение. Тоска одолевает не только свидетелей, но и потерпевшего Жидова, который говорит перед судом, «на конюшне загоняю, если не будешь показывать, что ничего не было», и он сам идет к командиру и несет на себяобвинение в огромном преступлении. Тут все изумительно идеально. Рассматривая этот факт со всех сторон, не можешь не надивиться той силе правды, которая проникает поступки всех этих лиц, повторяем, вышедших из той жекрестьянской среды, где проявления совести по отношению к собственным соседям омрачают вашу душу; там за ведро постановят неправильное решение — здесь те же лица — за правду сами подвергают себя суду и тяжкому наказанию. Невольно задумаешься и спросишь: отчего же это происходит?

Крестьянин и крестьянский труд ^*

Печатается по последнему прижизненному изданию: Сочинения Глеба Успенского в двух томах. Том второй. Третье издание Ф. Павленкова. СПБ., 1889.

Впервые напечатано в журнале «Отечественные записки», 1880, X–XII, где очерки составляли часть серии «На родной ниве (Отрывки, заметки, наблюдения)».

Возвратившись в 1879 году из Самарской губернии, Успенский в 1880–1881 годы некоторое время жил в Новгородской губернии на мызе Лядно, близ ст. Чудово. Мыза эта (описанная Успенским в очерках «Непорванные связи») принадлежала другу писателя А. В. Каменскому и была расположена в глуши новгородских «лядин», среди лесов и болот. А. В. Каменский был близок к партии «Народная воля», и его усадьбой пользовались как убежищем народники-революционеры 1870-х годов. Здесь в разное время жили О. Э. Веймарн, Ю. Н. Богданович, бывал Г. А. Лопатин и другие.

Хозяйство в Лядно было поручено крестьянину-белорусу Леонтию Осиповичу Беляеву, покинувшему свою деревню из-за малоземелья. Наблюдения над его работой, жизнью его семьи, его взаимоотношениями с работниками и крестьянами окрестных деревень легли в основу очерков «Крестьянин и крестьянский труд». Л. О. Беляев явился жизненным прототипом главного героя цикла — Ивана Ермолаевича. В воспоминаниях младшего брата писателя И. И. Успенского и знакомого семьи Успенских Л. К. Чермака дана характеристика Л. О. Беляева, описаны разговоры с ним писателя и ряд отдельных эпизодов жизни Успенского в Лядно, к которым восходят многие страницы цикла «Крестьянин и крестьянский труд» (см. Летописи Государственного литературного музея, кн. 4, «Г. Успенский», М., 1939, стр. 359–360 и 452–456).

О значении для себя пребывания в Лядно и вынесенных отсюда впечатлениях Успенский писал в автобиографии: «Мне нужно было знать источник всей этой хитроумной механики народной жизни, о которой я не мог доискаться никакого простого слова и нигде. И вот я из шумной, полупьяной, развратной деревни забрался в леса Новгородской губернии, где жила только одна крестьянская семья. На моих глазах дикое место стало оживать под сохой пахаря, и вот я тогда в первый раз в жизни увидел действительно одну подлинную важную черту в основах жизни русского народа — именно власть земли».