По записи Д. П. Маковицкого от 27 декабря 1904 г. Л. Н. Толстой был озабочен получением у Глазунова, издателя сочинений Тургенева, для воскресного «Круга чтения» двух стихотворений в прозе, особенно понравившихся ему, «Воробей» и «Морское плавание», которые и были напечатаны в этом издании ( Лит Насл,т. 90, кн. 1, с. 114 и 489). Н. Невзоров утверждал, что строки стихотворения: «Только ею — движется жизнь» напоминают ему «Чем люди живы» Толстого (см.: НевзоровН. И. С. Тургенев и его последние произведения: «Стихотворения в прозе» и «Клара Милич». Казань, 1883, с. 10).

Черепа ^*

Историю создания «Черепов» проясняют воспоминания Н. А. Островской: «Вот еще какая болезнь у меня была, — рассказывал Тургенев Островской, — целые месяцы преследовали меня эти скелеты; как сейчас помню, это было в Лондоне, — пришел я в гости к одному пастору. Сижу я с ним и с его семейством за круглым столом, разговариваю, а между тем мне всё кажется, что у них через кожу, через мясо, вижу кости, череп… Мучительное эти было состояние. Потом прошло…» ( Т сб (Пиксанов),с. 78). Основу болезненных представлений, в свою очередь, составили, впечатления от произведений литературы и искусства, не один раз пережитые Тургеневым. Не останавливаясь на традиционных от средних веков «плясках смерти», изображение которых Тургенев многократно видел на картинах и гравюрах, укажем лишь несколько произведений русской литературы, в которых встречается тот же мотив и которые он мог удерживать в своей памяти. Среди стихотворений декабриста А. И. Одоевского есть стихотворение «Бал», впервые напечатанное в альманахе «„Северные цветы“ на 1831 год» и содержащее, между прочим, такие строки:

Тот же мотив обработан в рассказе В. Ф. Одоевского «Бал», напечатанном в альманахе «Новоселье» (1833) и вошедшем потом в цикл «Русские ночи» (1844): «Свечи нагорели и меркнут в удушливом паре. Если сквозь колеблющийся туман всмотреться в толпу, то иногда кажется, что пляшут не люди… в быстром движении с них слетает одежда, волосы, тело… и пляшут скелеты, постукивая друг о друга костями…» В популярных в России «Записках доктора» Гаррисона содержится рассказ «Сон» (СПб., 1835. Т. 6, с. 139–214), героиня которого видит во сне, что она танцует на балу с молодым человеком, который не дает ей отдохнуть. «Наконец, — рассказывает она, — совершенно выбившись на сил, я подняла на него умоляющий взор, и вдруг мне показалось, что глаза его становятся глубже и глубже, щеки бледнеют, губы страшно и отвратительно морщатся, и я очутилась в объятиях скелета». Повествователь объясняет этот сон воспоминанием о «танце смерти» — фреске в подземелье Дублинской церкви. В IX «Ямбе» О. Барбье (в переводе А. Подолинского — Литературная газета, 1841, № 41) читаем:

Тот же мотив встречается в «Атта Троле» Г. Гейне (гл. 21) и во многих других произведениях русских и западноевропейских писателей.

В рукописях заглавие данного стихотворения — «Черепья». На необычность этого написания обратил внимание М. М. Стасюлевич, и в письме к нему от 14 (26) октября 1882 г. Тургенев поспешил исправить случайно проскользнувший в текст диалектизм: «… чере пьявместо чере па́ — орловское словцо. У нас говорят: воро нья, вместо вор оныи т. д. — конечно, надо черепа́». Несмотря на это в первопечатном тексте «Вестника Европы» было напечатано: «Черепья».

Чернорабочий и белоручка (разговор) ^*

В этом диалоге, озаглавленном в перечне («Сюжеты») белового автографа (с. 448) «Белоручка и Чернорабочий», обозначение «чернорабочий» возникло первоначально по контрасту со словом «белоручка» и имеет в виду обобщенного представителя «физического труда» (а не труда тяжелого или неприятного), противопоставленного представителю труда «умственного», т. е. к физической работе непривычного. Не случайно, по-видимому, во всех автографах Тургенев писал Чернорабочий и Белоручка с большой буквы, подразумевая, что образы эти — типические. Строку 28 он в рукописях писал: «Один год спустя» и «Год спустя». Стихотворение написано приблизительно в то же время, что и «Порог». Тургенев одновременно показывал оба этих стихотворения (еще до их непечатания) П. Л. Лаврову и другим представителям русской эмиграции в Париже (см.: Революционеры-семидесятники,с. 74). То, что пропагандистское слово революционеров не всегда правильно доходило до народных масс, видно из собственных признаний агитаторов. Так, например, С. М. Кравчинский писал Вере Засулич: «Народ тоже живет своей умственной жизнью. В нем тоже происходят свои умственные движения. Какой-нибудь отставной солдат, баба еле грамотная увлекает за собою толпы, проповедуя белиберду, от которой ему (народу), в сущности, ни тепло ни холодно. Мы же, представители самых жизненных процессов, мы проходим непонятые, неуслышанные» (Красный архив, 1926, т. 19, с. 196). Ср. рассказ Нежданова Марианне о своей пропагандистской деятельности (гл. XXIX «Нови», наст. изд., т. 9, с. 322–323).

Первый французский перевод «Чернорабочего и Белоручки» напечатал (под заглавпем «L’homme de peine et l’homme aux mains blanches») И. Павловский в своих «Воспоминаниях о Тургеневе» (Souvenirs sur Tourguéneff. Paris, 1887, p. 244–245).

Роза ^*

В черновом автографе это стихотворение называлось «Роза в грязи», в перечне («Сюжеты») беловой рукописи — «Роза (павшая в грязь)», Среди многочисленных исправлений стилистического характера Тургенев в черновом автографе сделал много перемен, связанных с тем, что сначала это событие происходило летом, в жаркий вечер июня, а потом писатель перенес его ближе к осени, на август, что больше подходило и к настроению всего рассказа.

Памяти Ю.П. Вревской ^*

Заглавие данного стихотворения в рукописях Тургенева несколько раз менялось: Тургенев пробовал различные варианты сокращения имени женщины, памяти которой оно было посвящено. В черновом автографе было «Б. Ю. П. В.»; в перечне «Сюжеты» — «Памяти Ю. В.». В рукописи, приготовленной для набора, он остановился на сокращенном заглавии: «Памяти Ю. П. В.». П. В. Анненков в письме с отзывом о «Стихотворениях» советовал Тургеневу: «Почему бы, кажется, не привести имени Вревской целиком? Ведь это трогательная надгробная надпись — кого может привести она в соблазн?» После этого Тургенев писал М. М. Стасюлевичу 4 (16) октября 1882 г.: «Анненков также полагает, что можно пропечатать полное имя Ю. П. Вревской. Однако я с этим не вполне согласен. — Как Вы?» В корректуре сам Тургенев всё же раскрыл инициалы, хотя в «Вестнике Европы» почему-то появилось компромиссное заглавие — «Памяти Ю. П. В-вской»: по-видимому, Стасюлевич признал раскрытие их еще несвоевременным.