Публикуемый текст представляет собою фрагмент Записной книжки писателя или извлечения из записей, которые он вел, фиксируя бытовые наблюдения, образцы живой речи, сюжеты в качестве материала для будущих произведений.
Настоящие записи расположены на обложке чернового автографа «Бригадира» и занимают сверху донизу правую сторону обложки с переходом внизу страницы также на левую ее сторону и сверху донизу левую сторону оборота обложки. На обложке записи эти соседствуют с тщательно вычерченным заглавием «Бригадир» и с пометой о времени и месте написания рассказа (см. примечания к рассказу «Бригадир»). На обороте обложки записи расположены рядом с обычным в рукописях Тургенева оглавлением рассказа «Бригадир» с указанием страницы, на которой начинается каждая глава, и ее объема (количество страниц).
Тургенев начал наносить записи с обратной стороны обложки, предпослав им знак «NB». Не сумев уместить их на этой стороне (здесь поместились записи под номерами 1-43), он продолжил на лицевой стороне обложки, пометив: «Прод<олжение>». Здесь поместились записи под номерами 44–84.
Беловой характер записей, отсутствие помарок, а также и их расположение на обложке (они как бы «обтекают» заглавие рассказа, помету о времени его написания и оглавление) свидетельствуют о том, что записи были перенесены с другой рукописи.
Ряд записей, выписанных на обложке «Бригадира», использованы в этом рассказе. Они зачеркнуты писателем. Это записи: 1, 2, 4, 15, 28, 55, 58, 61 и 69. Запись № 61 использована в главе IV (с. 44), № 58 — в главе VII (с. 47), №№ 15 и 28 — в главе VIII (с. 47), №№ 1 и 4 — в главе IX (с. 48), №№ 2 и 55 — в главе X (с. 49 и 50), № 69 — в главе XIII (с. 54). Таким образом, писатель сначала заимствовал детали и выражения из старых записей при работе над рассказом «Бригадир», а затем перенес эти записи на обложку уже завершенного произведения.
Можно предположить, что книжку или листы с записями, из которых он затем сделал выписки, Тургенев обнаружил, разыскивая подлинное письмо прототипа героя «Бригадира», необходимое ему для осуществления замысла рассказа. Характер перенесенных на обложку записей свидетельствует о том, что первоначально они делались в Спасском, велись постепенно и что подавляющее их большинство относится к началу 1850-х годов, скорее всего ко времени пребывания писателя в ссылке в 1852–1853 гг. Пейзажные наблюдения (записи №№ 7, 8, 9, 10, 13, 66) делались в разное время дня, в разных погодных условиях и свидетельствуют о пристальном и постоянном внимании писателя к жизни родной природы. Записи бытового характера, подчас проникнутые юмором, обнаруживают интерес к социальным явлениям сельского быта, к парадоксам взглядов и предрассудков помещиков, крестьян, управляющих имениями, — т. е. представителей тех слоев населения, которые изображены в «Записках охотника». Обстановка, отраженная в записях, отношения помещиков и крестьян (№№ 35, 67) свидетельствуют о том, что писатель наблюдает быт в период сохранившегося крепостного права, т. е. что его наблюдения относятся к периоду дореформенному.
Большое внимание Тургенев уделяет самобытному языку «орловщины», выписывая специфические слова, выражения разговорной речи орловцев, подчеркивая ее образность.
Используя в рассказе «Бригадир» зафиксированное в его списке под № 58 слово «каженник», Тургенев сопроводил его объяснением в сноске — «Каженник — идиот, чудак». В первоначальном, черновом тексте сноска была по своему содержанию ближе к записи № 58 и более определенно связывала данное выражение с наблюдениями, сделанными в Спасском: «Каженник» — по орловскому меланхолик, идиот.
В записях отражены встречи, знакомства, разговоры, настроения писателя начала 1850-х годов.
Запись № 54 по своему содержанию, казалось бы, противоречит предположению, что она относится к началу 1850-х годов. Тургенев, которому в это время было немногим больше тридцати лет, высказывает пессимистическую мысль о настроениях, которыми сопровождается старение: «Старому человеку дороги одни старые воспоминания». Однако именно во время ареста и ссылки Тургенев впервые ощутил возрастной перелом, признаки старения, чрезвычайно остро им воспринятые: «Здоровье мое хорошо, но я постарел до смешного < …> Ваши письма и воспоминания < …> вот все мое богатство < …> Моя жизнь кончена, в ней нет больше очарования», — писал Тургенев П. и Л. Виардо 1 (13) мая 1852 г. из заключения. Он был уверен, что арест накладывает запрет на всю его литературную деятельность. Это настроение сохранилось и позже, в Спасском, хотя первая острота впечатления от постигшего его гонения и сгладилась: «Вот я уже и не молод, вовсе, вовсе не молод», — жаловался он в день своего рождения 28 октября 1852 г. той же корреспондентке.
Вместе с тем писатель продолжал работать.
Уже отбывая срок заключения, он не только писал (на съезжей им был создан рассказ «Муму»), но и строил планы на будущее, сознание собственных творческих сил брало верх над опасениями и мрачными прогнозами: «В деревне меня ожидает охота!Затем я < …> буду продолжать свои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном народе, какой только есть на свете», — делился он своими надеждами с П. Виардо перед отправкой в ссылку 1 (13) мая 1852 г., как бы успокаивая самого себя.
Таким образом, планы его были связаны с продолжением изучения и изображения русского крестьянства, народа, которое было начато им в «Записках охотника». С одним из представителей народа, изображенным в «Записках охотника» под именем Ермолая, — Афанасием Тимофеевичем Алифановым Тургенев постоянно общался, оказавшись в Спасском. Афанасий дважды фигурирует в записях (№№ 11 и 77). Знаток и мастер охоты Алифанов сопровождал Тургенева во время его походов в лес, постоянно присутствовал в его доме. Писатель воспользовался знанием природы и охотничьим опытом Алифанова, создавая свой очерк «О соловьях». По свидетельству Е. Я. Колбасина, Тургенев записал этот очерк «со слов Афанасия, великого специалиста во всех родах охоты, начиная с медведя и кончая гольцом» (Первое собрание писем И. С. Тургенева. 1840–1883. СПб., 1884, с. 92). Очерк был завершен в ноябре 1854 г., но письма Тургенева С. Т. Аксакову от 24 апреля (6 мая), 12 (24) мая, 29 июня (11 июля) и 14 (26) ноября 1853 г. свидетельствуют о том, что рассказ Афанасия Алифанова о повадках соловьев и охоте на них был Тургеневым записан весной — летом 1853 г.
Упомянут в записях и камердинер Тургенева Иван Соколов (№ 57), служивший ему в начале 1850-х годов. Друзья писателя характеризовали Ивана как представителя нового поколения слуг, не знавших «грозы» властной В. П. Тургеневой и распущенных ее гуманным наследником (см.: Фет,ч. 1, с. 34). Фет считал Ивана «бестолковым», сам Тургенев утверждал, что Иван «человек чрезвычайно глупый» (письмо П. В. Анненкову от 14 (26) октября 1853 г.).
Под № 20 зафиксирован диалог Н. Н. Тютчева с неким Житковым.
Анекдотический характер этого диалога состоит в том, что Н. Н. Тютчев, узнав по цитате, которую декламирует Житков, автора текста — В. А. Озерова, ошибся в определении цитируемого произведения. Он предположил, что стих «Российские князья, бояре, воеводы», которым начинается трагедия «Димитрий Донской» Озерова, извлечен из «Эдипа в Афинах» того же автора, не сообразив, что «российские князья» и др. персонажи пьесы не могут быть героями «Эдипа». «У доброго Тютчева понимания художественного совсем нет», — между прочим заметил Тургенев в письме к Анненкову от 6 (18) ноября 1853 г. Н. Н. Тютчев находился в Спасском в качестве управляющего имением до 26 июля 1853 года. После его отъезда по просьбе Тургенева в Спасское приехал Д. Я. Колбасин, согласившийся помочь писателю в хозяйственных делах. Колбасин прибыл в Спасское в начале октября 1853 г. Не исключено, что застольный разговор Тургенева с Колбасиным отражен в записи № 78. Если принять наше предположение, то окажется, что между записями № 20 и 78 прошло не менее двух с половиной месяцев.
