Единственный и рациональный выход из этого положения для людей двадцатого века состоит в скорейшем закрытии этого колодца; следует оставить девятнадцатому и прочим предшествовавшим, векам их обычаи вроде сожжения ведьм, нетерпимости и разных фетишей и далеко не последнего в числе пережитков варварских веков и самого Зеленого Змия.

Мы подняли якорь под веселую песню и вышли из порта Иокогама, держа курс в Сан-Франциско. Мы на этот раз шли северным путем; нас подгонял сильный западный ветер, и мы пересекли Тихий океан в тридцать семь дней прекрасного плавания. Нам предстояло получить много заработанных денег, и в течение всех тридцати семи дней, проведенных без капли вина, мы только и делали, что строили планы, как бы нам приятнее тратить наш заработок.

Каждый из нас начинал с заявления (древнего и ходячего на баках): «Знать не хочу никаких акул меблированных домов». Затем следовало, в скобках, сожаление о количестве денег, ухлопанных в Иокогаме. Вслед за тем каждый описывал, что ему больше всего хотелось. Например, Виктор говорилч, что немедленно по приезде в Сан-Франциско он, не останавливаясь, проедет мимо набережной и Барбарского побережья и сделает объявление в газетах, гласящее, что он ищет комнату в простой рабочей семье. Он говорил: «Я буду ходить в какой-нибудь танцкласс недели на две для того, чтобы познакомиться с девушками и молодыми людьми. Тогда я попаду в среду танцующей молодежи, и они будут приглашать меня к себе домой на вечера и все такое; с меня хватит моих денег до января, а тогда я опять поеду на тюленью охоту».

Нет, он больше не собирался пить. Он знал, как все это делается, особенно с ним, — пьешь, пьешь без остановки, и деньги незаметно выходят. Он мог выбрать благодаря горькому опыту между тремя днями, проведенными у акул и гарпий Барбарского побережья и целой зимой, полной здоровых развлечений. Не подлежит сомнению, что он выберет второе.

Аксель Гундерсон, не любивший танцев и общественных развлечений, говорил: «Я хорошо заработал и могу послать деньги домой. Уж пятнадцать лет я не видал старухи матери и всей семьи. Я пошлю деньги домой к своему приезду, затем найду хороший пароход, идущий в Европу, и приеду туда с новым заработком. Таким образом, у меня будет больше денег, чем когда бы то ни было до сих пор. Я буду настоящим принцем дома! Вы понятия не имеете, до чего все дешево в Норвегии! Я буду делать всем подарки — буду тратить деньги так, как тратил бы у нас миллионер, и проживу там целый год, до тех пор, пока не придется опять идти в море».

— Вот, вот, так и я сделаю, — объявил Рыжий Джон. — Я уже три года ничего не знаю о домашних, и десять лет прошло с тех пор, как я был дома. Там все так же дешево, как и у тебя в Швеции, Аксель;мои близкие настоящие крестьяне и фермеры. Я пошлю свои деньги домой и поеду с тобою на том же пароходе вокруг мыса Горн.

Аксель Гундерсон и Рыжий Джон так красочно описывали сельские прелести и праздничные торжества своей родины, что каждый влюбился в родину другого, и они серьезно поклялись совершить путешествие вместе и по очереди провести по шести месяцев на родине каждого. Не было никакой возможности оторвать их друг от друга до самого конца плавания, до того они увлеклись обсуждением своих планов.

Длинный Джон не был домашней душой, но ему жизнь на баке смертельно надоела. Он также отвергал акул меблированных домов. Он тоже собирался найти себе комнату в тихой семье, затем поступить в школу навигации и держать экзамен на капитана. Все остальные говорили вроде этого и клялись, что на этот раз будут благоразумны и не истратят зря денег. Никаких жадных содержателей меблированных домов и никаких выпивок — таков был пароль, господствовавший на нашем баке.

Люди стали скупы; они проявляли неслыханную экономию, они отказывались даже от покупки платья из корабельного склада, довольствуясь нашиванием огромных так называемых «заплат обратного пути». Они даже экономили спички, закуривая по нескольку человек одновременно и зажигая трубки одною и той же спичкой.

Когда мы подошли к набережной Сан-Франциско и прошли через осмотр, произведенный портовыми врачами, то нас немедленно окружили выехавшие на лодках посыльные из меблированных домов. Они толпой взобрались на корабль; каждый выкрикивал имя своего учреждения, и каждый имел за рубашкой даровую бутылку виски. Но мы важно и с ругательствами отмахивались от них; мы не нуждались ни в меблированных домах, ни в виски. Мы были трезвые и экономные матросы, намеревавшиеся с большим толком тратить наши деньги.

Затем последовала уплата заработанных денег в присутствии морского комиссара. Мы вышли на тротуар, каждый из нас с полным карманом. Вокруг нас, как ястребы, реяли акулы и гарпии. Мы поглядели друг на друга; мы прожили семь месяцев вместе, и тут дороги наши расходились, надо было отдать последнюю дань товариществу (ведь таков уж обычай). «Идемте, молодцы», — сказал наш боцман. Перед нами был неизбежный питейный дом, их даже было около полдюжины поблизости. Когда мы последовали за боцманом в избранный им бар, то акулы густой толпой остались на тротуаре снаружи. Некоторые даже решились войти вслед за нами, но мы не пожелали с ними разговаривать.

Мы стояли рядышком вдоль длинного прилавка— боцман, помощник капитана, шестеро охотников, шестеро рулевых и пятеро гребцов. Последних было всего только пять, потому что шестого пришлось бросить за борт с мешком угля, привязаным к его ногам, между двумя снежными буранами во время сильнейшей бури около мыса Джеримо. Нас было девятнадцать человек, и эта выпивка должна была быть нашей последней. Проработав семь месяцев во всякую погоду вместе, мы теперь в последний раз смотрели друг на друга; мы знали, что пути моряков далеко расходятся. Мы все выпили угощение боцмана и помощника капитана. Возможно ли было пить за здоровье только одного из них?

Теперь уже Хольт, охотник (погибший вместе со всей командой в следующем году на «Мэри Томас»), заказал нам всем вина. Время проходило, вино являлось на прилавке, голоса наши становились громче, и головы начинали кружиться. Все шестеро охотников требовали, во имя священного товарищества, чтобы команда выпила хоть разок с каждым из них. Той же точки зрения придерживались и шестеро рулевых и пятеро гребцов. У всех нас были деньги; деньги наши были не хуже, чем у других, и сердца наши не менее широки и щедры!

Девятнадцать стаканов вина! Надо ли больше Зеленому Змию для того, чтобы закабалить человека? Уже все были готовы предать забвению облюбованные ими, планы. Шатаясь, вышли они из бара прямо в объятия акул и гарпий. Богатства их хватило не надолго; они истратили его кто в неделю, а кто и в два дня, после чего хозяева их меблированных домов свезли их на корабли, уходившие в плавание.

Меня спасло то, что у меня был свой угол и свои близкие. Я переехал через залив в Окленд, где, между прочим, узнал кое-что, напомнившее мне о смертном пути Зеленого Змия. Нельсона уже не было, его застрелили, когда он в пьяном виде сопротивлялся полиции. Компаньон его, принимавший участие в этом деле, сидел в тюрьме. Виски Боб был убит. Старик Коль, старик Смудж и Боб Смит также кончили свое существование. Другой Смит, тот, что плавал на «Анне» и носил за поясом револьверы, утонул. Про Француза-Франка говорили, что он прячется где-то на реке, боясь показываться из-за какого-то своего непотребного поступка. Другие ходили в арестантском платье в Сан-Квентине или Фольсоме. Большой Алекс, король греков, с которым я вместе ездил на досмотр рыбных мест, получил удар ножом в спину, который проткнул ему, легкое. Он умер медленной смертью, не выдержав ранения, так как страдал от туберкулеза. Дорога была оживленная и полная путешествеников, и я хорошо знал, что за исключением одного Смита с «Анни» Зеленый Змий был ответствен за смерть их всех.

Мое увлечение оклендской набережной бесследно прошло. И она сама, и жизнь ее мне перестали нравиться. Меня уже не привлекали ни пьянство, ни бродяжничество. Я вернулся к оклендской публичной библиотеке и стал читать там книги с большим разумением, чем в былое время. Кроме того, мать моя говорила, что я достаточно перебесился и пора поступить на постоянную службу. Семья очень нуждалась в средствах. Я поступил на джутовую фабрику.