Но сейчас дело было не только в Прокопиусе. В его коне. Который, как и всякое нормальное животное, пуглив, нервен – и в цуканион, конечно, не играл никогда. И вообще ничем особенным не отличался.

Мы с Прокопиусом обогнули по склону шевелившуюся у самых наших сандалий кучу копыт, животов в подпругах, босых ног и тканей, а третий всадник, понятно, остался сзади, товарищи перегородили ему дорогу, гнаться за нами в одиночку ему не было смысла – ну и отлично.

А дальше было хуже. Наши два топорика для хвороста против трех мечей – а эта троица все равно догонит коня Прокопиуса, пусть и не сразу, – не утешали. Впереди должна была быть развилка дорог и от нее – резко направо, почти назад – путь в другое ущелье. А по нему в конце концов можно доскакать до одного очень хорошего места. И в одиночку я, возможно, это бы сделал. А может, и нет. Но с Прокопиусом и его конем…

Голова самостоятельно сравнивала расстояния, замеряла угол солнца – кто знает, как она работает в такие моменты. Итак, около полуфарсанга туда, по ущелью, а потом почти столько же не просто направо, а фактически в обратном направлении, но по другому ущелью? Получается, мы должны всего-то обогнуть один длинный, не очень высокий, заросший лесом холм? А если по-другому, то какой у него там, с другой стороны, спуск?

Мои ноги и уздечка тем временем немилосердно направляли Чира вверх по склону, заросшему редкими ореховыми деревьями. Нос его почти прикасался к крупу коня Прокопиуса, и я не сомневаюсь, что эти двое четвероногих как-то разговаривали друг с другом, потому что всю дальнейшую дорогу вверх они прошли не просто вместе – мой подлый конь двигался на полшага сзади, как бы подталкивая собрата вперед и вверх, прыжками, чудовищно медленно.

По склону наискосок, еще выше, тут лишь колючие заросли ежевики (ягоды черные и огромные, тронь их – оторвутся и упадут в пыль, оставляя в ней каплю-другую чернильного сока). Ругань сзади утихла, слышится неровный перестук копыт, злой храп и сухое шуршание множества катящихся по склону камешков: «сакр-р-р, сакр-р-р». Не так и далеко, к сожалению. Они все ближе. По спине текут мокрые струйки. Прокопиус клонится к гриве, молча подгоняя коня вверх.

Ни рощи, ни кустов – мы выезжаем на солнце, здесь, на вершине, очень много неба, лицо овевает довольно горячий уже ветер. Кругом все еще не видно ничего, только округлые лысоватые вершины, пониже листья, ветки, над головой – черточка крыльев какой-то птицы в вышине. Один здесь холм или два? Придется ли снова карабкаться вверх? Моему коню восемь лет, он уже не играет в цуканион, а этому, местному… вот он мотает головой и роняет хлопья пены с боков. А умеет ли он сползать вниз по склону? И, главное, какой там все же склон?

И, наконец, сколько еще скакать потом по другому ущелью – если я ошибся в расчетах? Допустим, я пускаю Прокопиуса вперед, снова говорю этой троице «салам», загораживаю ей дорогу и пытаюсь объясниться жестами – а действительно, как бы узнать, что ей от меня надо? А потом можно резко развернуться… В узком ущелье, которое должно быть там, внизу, такая штука может получиться.

Вниз! В любом случае вниз!

Прокопиус – молодец, отпустил повод, откинулся на круп, не мешая коню осторожно двигаться по склону.

Поворачиваю голову назад: близко. К сожалению, очень близко. Они вполне могут, все или один из них, спуститься в ущелье на несколько шагов раньше и снова заблокировать нас с обеих сторон. И тогда уже…

Фырканье чужих лошадей совсем рядом, бурые силуэты на кромке зрения. Звон металла. Шуршанье листвы, бьющей коней и всадников куда попало.

Но тут справа и снизу, там, куда спускается склон, заросший кустиками жесткого бурьяна и редкими корявыми деревьями, возникает отдаленный, высокий и чистый деревянный звук.

– Нэ! – говорит Прокопиус, поворачивая ко мне мокрое, удивленное и счастливое лицо. И мы всеми силами пытаемся не дать нашим коням упасть и кубарем покатиться вниз, направляем их туда, на этот прекрасный звук.

Я не ошибся.

Кони судорожно перебирают передними ногами, задние скользят вниз среди целого потока беловатых сухих камушков. Пять коней почти в ряд – нет, хуже, эта троица постепенно охватывает нас с двух сторон, как я и опасался. Приземлятся на мгновение раньше, повернут своих тяжело дышащих животных лицом друг к другу и подождут, когда мы окажемся все в той же ловушке.

Но это было бы так, если бы ущелье в этом месте оказалось столь же безлюдным. А оно тут несколько иное. И этого наши преследователи то ли не знают, то ли…

Звенящий светлой радостью деревянный стук все ближе – мы плывем среди осыпи камней, скатываемся прямо на звук. Трое «саракинос» пытаются замедлить ход, но поздно – мы вдруг, все пятеро, оказываемся на последнем пологом склоне, ведущем в маленькую долину.

А здесь – скромное, ухоженное чудо. Круглые, с серебристыми листьями, верхушки фруктовых деревьев. Ровные ряды виноградной лозы на далеком холме. И в центре рая – не деревня, а нечто получше. Несколько – а на самом деле одно кое-как слепленное вместе здание, под бурой чешуей черепичных скатов. Толстые, толстые белые стены с узкими прорезями окон. Над этим скопищем крыш – две круглые и крепкие башни розовато-серого камня, увенчанные тусклым свинцом куполов, над каждым из куполов среди раскаленного марева плывет черный, мощный равносторонний крест кованого железа.

Перед этими белыми стенами и серыми деревянными воротами – чистая земляная площадь, на ней – трое-четверо личностей в метущих пыль длинных темных серых одеждах что-то грузят на телегу. Еще какие-то люди в отдалении, лениво поворачивающие голову в сторону пятерки храпящих коней, рушащихся вниз по склону.

То есть – нет, не совсем так. На нас с Прокопиусом, вообще-то, не очень и смотрят. Вот мы уже почти на площади, перед нами дедушка, опершийся на ручку соломенной метлы. В черном колпаке с плоским верхом и с пушистым веником серой бороды, растущей прямо от глаз. Ниже бороды – до самой земли – черная подпоясанная ряса. Дедушке мы неинтересны. Его глаза устремлены на наших преследователей, которые пытаются затормозить коней. У него очень веселые глаза, у этого дедушки, глаза светлой голубизны, и в них никакого страха, а, наоборот, удивленная радость охотника.

А деревянная доска у ворот – ее называют «симандр» – вдруг запинается и начинает звучать совсем по-другому, часто и призывно.

Из ворот – толстых, бревенчатых – высовывается бородатая голова в черной шапке, но также и рука с внушительной дубиной.

Мы с Прокопиусом переходим на шаг. Из ворот выбегает пара вооруженных людей, а за ними человек на мохнатой лошади, еще один. Мы одновременно оборачиваемся к склону – наши преследователи еще там, но тянут поводья, подталкивают коней наискосок и в сторону, пытаются уйти.

Из ворот показывается еще один всадник, за плечами его – внушающий уважение лук.

Прокопиус сползает по пенному боку, берет у меня уздечку, ведет обоих коней в ворота и в угол длинного двора. Потом, чуть шатаясь, возвращается, бросает на меня взгляд и молча ныряет в низкую дверь под тем самым мощным сооружением, в небе над которым плывет крест.

Я следую за ним, потому что это правильно, потому что больше сейчас идти некуда. Нам никто, естественно, не препятствует, хотя любопытствующие явно есть.

Там, в храме, остро пахнет хвоей и теплым воском, с роскошной медлительностью плывут пылинки в горячих лучах. Когда-то, как говорят, из-под купола на потолке на тебя смотрели неотрывно темные горестные глаза их казненного бога. Теперь другие времена, один лишь синий мозаичный крест украшает белые полукруглые стены за алтарем. Под куполом же – только свет, чистый свет.

Прокопиус падает лицом на неровные камни. Я смотрю на крест – многовековой символ мироздания, четыре стороны света – и благодарю всех своих богов.

И только потом, через некоторое время, Прокопиус поднимается, подходит и благодарно обнимает меня.

То было не начало истории, а ее середина. Прекрасное место, спасшее нас с Прокопиусом, было нам обоим хорошо знакомо уже несколько дней – с момента приезда в этот край, с первого же вечера. Каким был этот первый вечер? Вот некто Андреас, тощий, с отросшей в пути рыжей щетиной на костистом подбородке, но не утративший обычного радостного пламени в глазах, подходит к нам, поднимая пыль сандалиями.