Чтобы Хегеле наверняка не ушла во время его отсутствия, господин Бертеле вздумал прятать ее туфли. Или же просто засовывал одну туфлю в карман своего пальто. Но секретарша не растерялась. Она принесла из дому вторую пару и в свою очередь ее спрятала. В одном из плафонов, свисавших с потолка. Когда раскосая мордашка принесла несколько платьев в квартиру-магазин, потому что временами она оставалась здесь несколько дней подряд, господина Бертеле осенила и вовсе великолепная идея. Он снял со своего уже, собственно, не ему принадлежавшего велосипеда цепь с замком и продернул ее через рукава всех висевших в шкафу платьев, затем замкнул, а ключ сунул в карман. Торжествующе смеясь, потому что идея была новая и отличная.

Но среди гардероба фрейлейн Хегеле имелось несколько платьев без рукавов. Она осторожно подпорола швы на плечах, потом опять зашила их и... ушла. Лео теперь всегда выходил вместе с нею из квартиры, потому что не желал видеть, как разражается гроза. Наивысшей точки эта распря достигла, когда господин Бертеле спрятал ее чулки. Один чулок от каждой пары. Денег у бедняжки уже не было, чтобы купить себе новые. А из тех чулок, что остались, один был совсем светлый, а другой, напротив, очень темный. Тогда чистоплотная девица выкрасила себе ноги в черный цвет сажей из печки. Затем она надела два разных чулка и ушла. При этом она очень высокомерно смотрела на всех встречных.

С тех пор Лео пристально всматривался в каждую элегантную даму, задаваясь вопросом, способна ли и она на такое или же не грязное ли у нее белье или ноги, как у Ханни Бруннер в свое время.

Желание, которое он неизменно испытывал при виде красивой женщины, надолго уступило место отвращению. Порой Лео с улыбкой вспоминал об объявлении, которое еще четырнадцатилетним пареньком прочитал в газете, взятой напрокат у фрау Куглер, этой газете он был обязан и своим ныне уже утраченным местом: молодой человек, действительно желающий чему-нибудь научиться...Да, у господина Бертеле он кое-чему научился. Как смотреть на дело.

Однажды в осенний день, часов в десять утра, он постучал в дверь своего прежнего хозяина. Дверь не открывали, но на площадку вышла соседка и сказала:

— Его вчера вечером забрали, а девицу отвезли в клинику.

Лео ушел. На следующий день он прочитал сообщение полиции, бесплатно помещавшееся в газете:«Вчера в своей квартире на Бавариаринг арестован шестидесятичетырехлетний мастер-электротехник за нанесение тяжелых увечий, вплоть до перелома носа, своей двадцатишестилетней сожительнице».

Целая полоса жизни для Лео на этом закончилась. Его путь сделал новый зигзаг.

Пособие выплачивали по пятницам. Презрительно, в виде благодеяния. Но прежде чем безработные могли получить эти гроши, вдвойне и втройне выплаченные ими в свое время по членским взносам и налоговым отчислениям на жалованье министрам, чиновникам и бензин для служебных машин, они должны были проштемпелевать свою карточку на бирже труда. Зеленую карточку. Так как имелись и другие, с указаниями, куда обращаться относительно работы. В обычные дни штемпель ставили рольный, в платежные — круглый.

У Лео уже две карточки были сплошь заштемпелеваны. В течение года он получал по пятницам пять марок шестьдесят пфеннигов. То есть лично для себя только одну марку шестьдесят пфеннигов, потому что слепая бабушка тоже должна была иметь свою долю в пособии Лео. Это он отлично понимал.

Но за марку шестьдесят пфеннигов в неделю молодой человек может купить мало жизненных благ. Зубную пасту тоже приходилось иногда приобретать, а иной раз и бриллиантин, потому что волосы у Лео лежали из рук вон плохо. Еще хорошо, что подстригал его приятель Биви задаром. Но в конце концов стричься задаром можно было и в школе парикмахеров. Там всегда искали безработных, которые согласятся, чтобы парикмахерские ученики упражнялись на их головах.

Лео слышал об этом от других молодых безработных. Итак в среднем безработный Кни, получающий пособие, располагал всего только одной маркой тридцатью пфеннигами в неделю. Из кошелька бабушки он теперь редко что-нибудь заимствовал. Ему это стало противно. Да и в тетрадке было записано уже без малого сорок марок. Точнее, тридцать девять марок семьдесят пфеннигов.

Лео стоял в длинной очереди перед кассой. Двое, уже не очень молодых рабочих, маячивших перед ним, каждый раз продвигались на два шажка вперед, когда слышалось глухое «тук» железного штемпеля. Руки рабочих, стоявших перед Лео, бессильно свисали. Пальцы на них были искривленные и удивленные, потому что из них вынули работу. И тем не менее они все еще сжимали невидимые миру железные брусья, кирпичи или молоток.

У человека, стоявшего непосредственно перед Лео, из воротника пальто, казалось поросшего мхом, торчала маленькая металлическая цепочка-вешалка и затылок был весь в равномерных складках, как меха гармони. Лео испытывал соблазн дотронуться до него большим пальцем, конечно, только оттого, что ожидание было до ужаса однообразно. Лео потянул носом. От этого человека пахло затхлостью и бедностью. Такой запах стоял кругом. И еще шел чад снизу из кухни,. Где варился суп ДлЯ безработных.

Лео уже два раза побывал там, внизу, и за десять пфеннигов ел серую жидкую похлебку ложкой, прикрепленной к столу цепочкой. За неприкованные ложки здесь взимали залог.

Восемнадцать раз сделал два маленьких шажка безработный Кни. Вот уже подходит его очередь. Вот и деньги уже лежат на мраморной дощечке. «Тук» делает круглый штемпель. Человек в поросшем мхом пальто отдал свои деньги женщине, очень худой, старой, с желтым, как табак лицом. Эта долго не проживет, подумал Лео. Может быть, следует с ней поздороваться... Он кивнул старой незнакомой женщине. Она даже не взглянула на него.

В читальном зале народной библиотеки сегодня нелегко было отыскать свободный стул. Из-за плохой погоды. Многие листали липкие иллюстрированные журналы. Двое, толстая женщина в напульсниках и неряшливый мужчина с уродливой черепашьей шеей, сидя спали. Но это было запрещено. Когда придет смотритель в фуражке с кокардой, он разбудит этих двоих и выпроводит из зала. Быть усталым и поэтому спать в принадлежащем городу помещении воспрещается. Надо помнить, что ты здесь не хозяин, а гость.

Перед одним из «читателей» лежал лист бумаги, а на нем хлеб, нарезанный аккуратными кубиками. Он подхватывал их перочинным ножом и осторожно отправлял в рот, словно хлеб был горячий и он боялся обжечься.

Лео сел рядом с ним на свободный стул. Вообще-то есть в читальном зале воспрещалось. Так же как и разговаривать. Здесь позволялось только читать и думать. Лео обратился к своему соседу, перед которым лежала целая кипа журналов, и тихонько сказал:

Разрешите.

Сосед повернул к нему голову. Рот его был открыт, и в открытый рот был нацелен нож с кусочком хлеба. Две секунды он смотрел на Лео, не закрывая рта, смотрел пронзительно, испытующе, затем кивнул и глубоко всунул себе в рот кусочек хлеба.

Лео подумал, ну и дурень. Но тут человек, съевший теперь все до крошки, шепотом сказал ему:

Пойдешь в казино?

Что? — спросил Лео, нисколько не удивленный тем, что сосед тыкал его, это было принято среди безработных.

В казино,— сказал человек и большим пальцем указал куда-то через плечо. Лео понял. Он имел в виду кухню. Безработные называли ее казино. Сам не зная почему, Лео тоже кивнул и поднялся. Они встали и вышли из зала.

Проходя мимо библиотечной стойки, Лео поискал глазами фрейлейн Генрих. Он хотел взять на дом какую-нибудь книжку. Но фрейлейн Генрих нигде не было видно. Ладно, он придет попозднее еще раз.

Поесть в казино, это неплохо придумано. По крайней мере ему не надо в обед идти домой, к бабушке, и есть ее «железное рагу», как он называл их обычную пищу состоявшую из картофеля, овощей и нескольких жестких мясных волокон.

После отъезда Гиммельрейхов пиво слепой старухе приносила Лючия Вивиани. Брать за это деньги ей запретила жена точильщика. Да она бы и сама не взяла. Лючия, такая маленькая и такая бедная, имела характер. На удивление.