Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A
* * *

В Вашей книге есть просчет — единственный, огромный — сознательный или нет? Я не верю в бессознательность мыслящих существ, еще меньше — мыслящих и пишущих существ, я не верю вовсе — в бессознательность пишущих женщин.

Этот просчет, этот пробел, это черное зияние — Ребенок.

Вы постоянно к нему возвращаетесь, воздавая ему должное лишь частым упоминаньем. Вы распыляете его здесь, там, снова там, лишая его цельности того единственного крика, которым Вы обязаны только ему.

Того самого крика — неужели Вы его никогда, по меньшей мере, не слышали? — Если б я могла иметь от тебя ребенка!

Или этой ревности, жестокой и единственной в своем роде, что неумолима, ибо неисцелима и несравнима с другой, «нормальной», несравнима даже с материнской ревностью? Этой ревности, предвидящей неизбежность разрыва, этих глаз, широко отверстых навстречу ребенку, которого она однажды захочет, а Вы, любимая, ей не сможете его дать. Глаз, прикованных к будущему ребенку.

«У любящих нет детей». Да, но они умирают. Все. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Ахилл и Амазонка, Зигфрид и Брунхильда (эти всемогущие любовники, эти разъединенно-соединенные пары, чья любовная разлука выше, чем самый прекрасный союз…) И другие… другие… Из всех песен, всех времен, всех земель… У них нет времени для будущего, которое — ребенок, у них нет ребенка, ибо нет будущего, у них одно настоящее — их любовь и всегда стоящая рядом смерть. Они умирают — или их любовь умирает (перерождается в дружбу, материнство: старая Бавкида со своим старым Филимоном, старая Пульхерия со своим стариком-ребенком Афанасием — столь же мерзкие, сколь и трогательные пары).

Любовь сама по себе — детство. Любящие — дети. У детей никогда не бывает детей.

Или — как Дафнис и Хлоя — мы больше о них ничего не знаем: даже продолжая жить, они умирают в нас, для нас.

Житьлюбовью нельзя. Единственное, что продолжает жить, когда любви уже нет, — Ребенок.

* * *

А этот крик, другой, — неужели Вы его тоже никогда не слышали? Как бы я хотела ребенка — без мужчины! Мечтательный вздох молодой девушки, простодушный вздох старой девы и даже — изредка — безнадежный вздох женщины: Как бы я хотела ребенка — единственно моего!

И вот этой мечтательной молодой девушке, не желающей в своем теле чужого, не желающей ни его, ни своего, желающей лишь моего, встречается на повороте дороги «она», другая «я»: ее не надо бояться и не надо от нее защищаться, ведь эта «другая» не может причинить ей боли, ибо невозможно (по крайней мере, в молодости) причинить боль самому себе. Эта уверенность — из самых зыбких: она пошатнется под первым недоверчивым взглядом подруги и рухнет под напором ее великой ненависти.

Но не будем забегать вперед: пока еще она счастлива и свободна, свободна, чтобы любить сердцем, без тела, без страха, любить любовью, не причиняющей боли.

А когда боль совершилась — она обнаружит, что это вовсе не боль. Боль — это: стыд, сожаление, угрызение <sic!> совести, отвращение. Причинить боль означает изменить своей душе с мужчиной, изменить своему детству с врагом. Но не враг ей та, ведь это все еще « я», новая «я», спавшая в моих глубинах и разбуженная этой другой «я», там, до меня, проступившая теперь наружу и, наконец, любимая. Ей не надо было отрекаться от самой себя, чтобы стать женщиной, ей надо было лишь расковать себя (вплоть до самых недр своего существа), лишь разрешить себе быть. Ни раны, ни надрыва, ни бесчестья.

И это слово — итог: О, я! О, моялюбимая я!

— О, она никогда не бросит ее от стыда или отвращения.

Но из-за другой (ради другой) причины.

* * *

Вначале это нечто вроде шутки. — Какой прелестный ребенок! — Ты хотела бы такого же? — Да. Нет. От тебя — да. Но… это так, в шутку.

В другой раз — вздох. — Как бы я хотела… — Чего же? — Ничего. — Нет, нет, я знаю… — Ну раз ты знаешь. Но только — от тебя…Молчание.

— Ты все еще об этом думаешь? — Раз уж ты сказала… Но это ты´ сказала…

У нее есть все, но слишком многое, даже все,что она могла бы дать, остается при ней. — «Я хотела б любить тебя маленькой». — Точно так же женщина говорит:

— Я хотела б любить тебя маленьким. Другая ты. Еще одна ты. Мною созданная — ты ребенок.

И, наконец, — крик — отчаянный, обнаженный, неотвратимый:

— Ребенка от тебя!

* * *

Тот, кто никогда не придет. Тот, о чьем появлении даже нельзя молить. Можно просить у Богоматери ребенка от возлюбленного, можно просить у Богоматери ребенка от старика — не справедливости — чуда, но о безумьи не просят. Союз, где ребенок исключен начисто. Порядок вещей, предполагающий отсутствие (невозможность) ребенка. Немыслимо. Все, кроме ребенка. Словно тот обед Короля и дворянина: все, кроме хлеба. Великого насущного хлеба — женского.

* * *

Ребенок — постоянное и отчаянное желание одной из них — той, что младше и более она. Старшей ребенок не нужен, у нее есть подруга для ее материнского чувства. Ты — моя подруга, мой Бог, мое все.

Но подруга не хочет быть любимой как ребенок. Любить ребенка — вот, чего она хочет.

И та, что начала с нежелания иметь ребенка от него, кончит желанием иметь ребенка от нее. И оттого, что этого не может быть, она однажды уйдет, продолжая любить, но гонимая ясной и бессильной ревностью своей подруги, и настанет день, когда она, никому не нужная, рухнет в объятья первого встречного.

* * *

(Мой ребенок, моя подруга, мое все и — Ваше гениальное слово, мадам, мой женский побратим, — никогда: сестра. Должно быть, слово «сестра» их пугает, как будто оно может насильно вернуть их в тот мир, откуда они ушли навсегда.)

Вначале старшая боится этого больше, чем другая этого хочет. Можно сказать, что именно старшая доводит ее до отчаяния, превращая улыбку в стон, стон — в желание, желание — в наваждение. Наваждение младшей создается наваждением старшей. — Ты уйдешь, ты уйдешь, ты уйдешь. Ты хочешь его от меня, ты захочешь его от первого встречного… Ты все еще думаешь об этом… Ты посмотрела на этого мужчину. Не правда ли, прекрасный отец для твоего ребенка! Оставь меня, раз я не могу тебе его дать…

* * *

Наши опасения — побуждение, наши страхи — внушение, наши наваждения — воплощение. Младшая вынуждена это скрывать, но постоянно думает об одном и том же. Она не отводит глаз от молодых женщин с полными руками. Подумать только: у меня никогда его не будет из-за того, что никогда, никогда, никогда я ее не брошу. (В этот миг она ее бросает.)

* * *

Ребенок — неподвижная точка, от которой отныне она не сможет оторвать глаз. Подавленный в ней ребенок вновь всплывает на поверхность ее глаз<,> как утопленник. Надо быть слепым, чтобы его не увидеть в них.

И та, что начала с желания иметь ребенка от нее, кончит желанием иметь ребенка безразлично от кого: даже от него — <sic!> ненавистного. Из гонителя он превратится в спасителя. А Подруга — в Недруга. И ветер возвращается на круги своя…

* * *

Ребенок зачинается в нас задолго до своего начала. Есть беременности, что длятся годами надежд, вечностями отчаянья.

* * *

А все подруги выходят замуж. И мужья у этих подруг такие веселые, открытые, понятные… Подумать только: я тоже…

Замурована.

Погребена заживо.

* * *

А другая не унимается. Намеки, упреки, подозрения. Младшая: Разве ты меня больше не любишь? — Я люблю тебя, но — ведь ты все равно уйдешь.

Ты уйдешь, ты уйдешь, ты уйдешь.

* * *

Прежде чем уйти, она захочет умереть. И вот, совсем уже омертвевшая, ничего не зная, не затевая, не задумывая, тройным и чистым инстинктом жизни (молодость, время, лоно) она обнаружит, что впервые не придя в назначенный час на свиданье, она смеется и шутит на другом конце города — и жизни — неизвестно с кем — с мужем одной из ее подруг или подчиненным отца, с кем угодно, только б это была не она.

45
{"b":"179766","o":1}