Собственно, мы делаем все, что делают в настоящей школе. Каждый день у нас новый дежурный. На уроках дети поднимают руки, когда им надо выйти и когда учительница спрашивает: «Кто может ответить мне на этот вопрос?»

Вот чтению мы учились не по-школьному, а, наверно, поинтереснее. Например, папа устраивал Машке магазин, где на полках были разложены всевозможные кулечки, ящики, банки и коробки с надписями: «мука», «сахар», «манная крупа», «чай», «макароны» и так далее.

Теперь папа печатает на машинке телеграммы, адресованные М. А. Пантелеевой. Например:

«Маша, принеси мне, пожалуйста, один лист белой бумаги».

Или:

«Маша, почеши мне нос».

Или:

«Маша, подергай себя, пожалуйста, за левое ухо».

Некоторые телеграммы читает бегло, другие — с трудом, но все-таки читает.

. . . . .

Утром прибежала будить меня с набитым ртом. Я выразил серьезное недовольство этим обстоятельством. Некоторое время спустя она рассказывает маме:

— Папа рассердился. Говорит: «Во-первых, почему ты с набитым ртом пришла?» Интересно, что он хотел «во-вторых» сказать?!

. . . . .

Ночью высаживал ее. Проснулась, заморгала глазками и хриплым голоском спрашивает:

— Как по-грузински «мамочка»? Дедико? Да?

31.10.61.

Плетем из цветной бумаги всякие коврики и салфетки. С моей помощью Машка сплела круглую штуку неизвестного назначения и выткала на ней шахматную клетку из красных и зеленых полосок. Принесла маме.

— Нравится?

— Это кто сделал?

— Я сделала… папа и я. А тебе нравится?

— Очень нравится.

— Хочешь, подарю тебе?

— Да, Маша. Подари, пожалуйста.

— Не надо клянчить. Если я найду нужным, подарю.

Это она опять наши слова повторяет.

. . . . .

Мама выписала ей немецкий детский журнал «Bummi».

— Мама, ты все-таки рада, что у тебя дочка?

— Рада, конечно, а что?

— Все-таки теперь мы этот журнал можем получать. Правда?

2.11.61.

Часа полтора гуляли в маленьком садике, где Машка качалась на качелях… впрочем, не на качелях, а в глупой качалке-люльке, в которой маленькие дети сидят, как старушки в старинном омнибусе. Качели эти и в самом деле покачиваются со средней скоростью хорошей деревенской зыбки. Кроме всего, Машка простудилась, замерзла, сидя без движений в этой колыбели. А у нее и без того был заложен нос. К вечеру совсем расклеилась.

. . . . .

Мама ушла в аптеку. Маша лежит, несмотря на насморк и прочее, веселенькая, рисует стол с красивой пестрой скатертью, на нем — «керамика» с цветами.

. . . . .

Вечером читала толстовские рассказы и пробовала рассказывать их «своими словами». Это — самое трудное. Импровизирует сколько угодно, а вот с пересказом чужого текста не выходит: мычит, спотыкается на каждом шагу.

. . . . .

Утром сегодня мама работала на кухне, вдруг слышит ликующий вопль:

— Мамочка! Мама!

Прибегает:

— Ну, что такое?

— Я сама прочла «Тетя Тротт и кошка»! Все стихотворение! Сама!..

. . . . .

Лежать скучно. Все просит:

— Папусенька, зайди, поиграй со мной.

Сейчас она на верху блаженства. Мама принесла маленький утюжок и гладит — на маленьком Машкином столике, у Машкиной постели — куклины платья и прочие шмутки. Я походатайствовал, чтобы и Маше дали трошки погладить.

. . . . .

На днях занимались с нею. Играли в школу. Я объявил перемену. Машка бегала, кричала, визжала. И за себя, и за воображаемых подруг:

— Ленка! Ленка! Машка, сюда! Наташка, не дерись! Девочки, девочки!..

И при этом носится, кружится, прыгает, отбивается от кого-то.

Такой представляется ей школа в ее мечтах.

После звонка (а звонок у нас настоящий — будильник) пришла в наш «класс» возбужденная, ничего не слышит, не понимает.

Я говорю:

— У тебя после беготни все из головы вылетает.

Искренне, от души радуется:

— Ха-ха! Все вылетает! Из головы! Глаза вылетают! Нос вылетает…

. . . . .

Да, пока это только игра! До шести лет. А там можно и к настоящим урокам, к принуждению прибегнуть. Впрочем, и тогда книга, ученье должны быть радостью.

Делаем вместе книгу «Девочка Лиза». Автор — Л. Пантелеев, художник — М. Пантелеева.

5 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА

4.11.61.

Рисует. Рисунки неинтересные, краски тусклые. Неужели и верно — с возрастом тускнеет талант?

А ведь каких она еще недавно рисовала «грузинок» и «латышек»! Как это все хорошо было скомпоновано, сколько в рисунке было движения, солнца, экспрессии! Как лихо неслись, например, взявшись за руки, танцующие девушки…

. . . . .

Мама вернулась из Дома писателя.

— Мама, ты где была?

— В Союзе писателей.

— Зачем?

— Платила членские взносы за папу.

— Что это? Не понимаю.

Мама объяснила.

— Ка-ак?! За то, что папа ходит в Союз писателей, он еще деньги должен платить?

. . . . .

Перед сном. Лежит, потирает животик.

— Живот… невозможно немножечко побаливает.

5.11.61.

По-прежнему создаем книгу про девочку Лизу. Я пишу, Машка раскрашивает иллюстрации. И каждый день читает (с каждым разом свободнее) новый текст.

Вечером слушали «Лунную сонату». Машка положила голову мне на плечо и — наслаждалась. И музыкой, и всем, вместе взятым.

. . . . .

Последнее время часто слушает проигрыватель. Мама купила много детских пластинок: стихи Маршака, Чуковского, Михалкова, Заходера, целые музыкальные пьески по сказкам Андерсена («Дюймовочка», «Оловянный солдатик»), всякие детские песенки…

. . . . .

Среди прочих есть и такая песенка:

Машке эта песня нравится. Но поет она ее так:

Так она слышит.

. . . . .

А вот другая песенка. Колыбельная. Песенка довольно милая, но слова глупые. Девочка Оля не хочет спать, заводит волчок. А мама поет:

Вчера наша усталая и не совсем здоровая мамся баюкает вечером Машку и поет, импровизирует что-то на тот же мотив:

И слышит Машкин глухой голос из-под одеяла:

— Уж если поешь «в кроватку», то надо «дам ей мармеладку»!..

6.11.61.

С утра сегодня играет в школу. Играет — это значит — с куклами. Со мной не играет, со мной — настоящая школа.

А тут усадила всех своих кукол «за парты», положила перед каждой маленькую книжечку (из тех, что я делал когда-то для Машки) и учит их:

— Андрюша, читай!

И за Андрюшу — другим голосом:

— Ле-на.

— Правильно! Лева, читай ты!

— Ня-тя.

— Что за Нятя! Не Нятя, а На-та!

Звонит в колокольчик (вместо колокольчика — музыкальная Манька-встанька, подарок тети Клавы).

Мы с мамой пришли:

— Можно, Марья Алексеевна?