Тут, как и во многих других случаях, возникает вопрос: хорошо, но в какой же именно момент, когда, в каком возрасте мальчик или девочка должны впервые уступить место старшему? На этот вопрос я уже ответил: по-видимому, в том возрасте, с той минуты, когда здоровый ребенок может стоять. Если это его немножко и утомит — не страшно. Но именно в этом самом цыплячьем возрасте для ребенка должно стать законом: если ты где-нибудь сидишь, и появился взрослый, и другого свободного места нет, тебе следует сразу же подняться и уступить место.
Так воспитывали меня.
В годы моей юности это уже называлось «буржуазным воспитанием». В то время в широких кругах нашего общества «буржуазным» и «чужеродным» именовалось все, или почти все, что досталось нам в наследство от старорежимного прошлого. И стихи Пушкина. И галстуки. И шляпы. И «хорошие манеры». И уважительное отношение к женщине…
В свое время «хорошее воспитание» и в самом деле было уделом привилегированных. У «простых» людей не было для этого ни времени, ни лишних денег. Не было и соответствующих традиций.
А классовый, сословный характер этого воспитания не мог, разумеется, не наложить на него своего отпечатка.
Помню, с каким нетерпением, даже азартом ждал я в детстве появления в вагоне трамвая взрослого. Особенно приятно было вскочить и уступить место военному. И особенно — раненому. Не моя вина, что эти раненые были офицеры. Нижним чинам сидеть в трамвае вообще не полагалось. Им было позволено только стоять и только на площадке!..
Может быть, отсюда (отчасти несомненно отсюда) и возникло когда-то в нашем советском обществе отношение к этим правильным, человечным нормам поведения как к чужеродному, как к какому-то глупому буржуазному предрассудку.
Вообще сколько на моей памяти избаловали, испортили своих детей люди, вышедшие из народных «низов».
Одинаково нелепым и вредным было в их поведении и брезгливое отталкивание от всего «буржуазного», и, наоборот, некритическое подражание этому буржуазному.
— Сама, бывало, недоем, недопью, а дочку растила принцессой, — не раз говорила мне NN, человек, казалось бы, неглупый, интеллигентный. И объясняла, оправдывая свою позицию: — Достаточно, что мы с братьями хватили в детстве лиха. В одних башмаках по очереди бегали в церковноприходскую…
И вот — сколько слез, сколько бессонных ночей и преждевременных седин от этой изящной, «воспитанной», играющей на рояле, говорящей по-французски «принцессы».
Боже избави усвоить хоть что-нибудь от этого внешнего «воспитания», от этой глупой животной любви, когда все уходит на служение чреву, на вкусную еду, на лакомства, на игрушки, на башмачки и бантики, и совсем не думается о душе, о воспитании человека, о воспитании в высоком смысле, без кавычек.
Как я рад, что у нас с Аленой в этом вопросе никогда не было хоть сколько-нибудь серьезных разногласий.
Да, мы очень часто допускаем ляпсусы, ошибаемся, но у нас есть верный критерий, и это помогает нам если не исправить обнаруженную ошибку, то хотя бы заметить ее и не повторить.
. . . . .
Конечно, маленькому ребенку надо отдавать все лучшее (да и как могут любящие отец и мать не отдать лучший кусок своему ребятенку?). Но, думая о насыщении ребенка, о его росте, весе, обмене веществ и прочем, нужно думать и о его духовном росте. Нет, это не громкие слова. Если ты отмечаешь на косяке двери метры и сантиметры твоего Пети или Вовы, найди способ следить и за его внутренним мужанием. Если ты растишь эгоиста, себялюбца, грош цена всем твоим заботам и твоим жертвам!..
Отдавай с радостью лучший кусок сыну или дочери, но постарайся сделать так, чтобы и для него (для нее) стало радостью этот лучший кусок протянуть тебе!..
. . . . .
Отдавай лучший кусок, но делай это по возможности незаметно!.. Не акцентируй!
Вот появилась первая клубника. Ее мало, она дорога. Купили совсем немного — главным образом для Машки.
И все-таки мама делит эти триста граммов на четыре части: тете Минзамал, папе, маме и Маше.
Незаметно для Машки папа и мама свое могут и не съесть, оставить, спрятать. Могут угостить Машку, показав добрый пример. Но никогда, никогда не бывает такого:
— Это клубника только для Маши!
Нет, никакой исключительности. Никаких принцесс и никаких шахинь в нашем доме!
17.8.60.
Сегодня одно явление заставило меня крепко почесать в затылке. Маше четыре года, у нее хорошая память и вообще голова не пустая. Тогда чем же объяснить такое вот?
Я предложил маме и Маше поехать в Лугу, на знаменитые Заречные улицы.
— Я не хочу на Заречные, — заявляет Машка.
— Почему? — удивилась мама.
— Мы лучше из Ленинграда туда поедем.
В чем дело? Не отвечает. Молчит. Смущается. Потом что-то говорит маме на ухо.
— Представь себе, — говорит мама. — Она жучка боится.
Потом я вспомнил, что когда мы на днях предприняли неудачную попытку побывать на Заречной стороне и возвращались от остановки домой, я нашел на тропинке навозного жука, хотел показать его Машке, но она дико заревела и завопила:
— Не хочу! Боюсь! Бою-у-усь!
Эта тропинка, идущая через картофельное поле, Маше очень хорошо знакома. Десятки раз она ходила и бегала по ней. Сегодня утром мы ходили по этой тропинке в булочную. И никакого жука она не боялась. А тут одно упоминание о Заречных улицах вызвало у нее эти страшные ассоциации. От глупости это или от сложности?
Поедем ли — не знаю. Зависит от Машки. Если она будет нюнить и хныкать, ничем хорошим эта поездка не кончится. Лучше не начинать, отменить, — разумеется, под предлогом более благовидным и солидным.
17.8.60.
Перед ужином ходили вдвоем в лес. Набрали четверть корзинки грибов (сыроежек и немного лисичек), чуть-чуть брусники и — главное — нашли в лесу на мусорной куче цветущий куст картофеля. Выдернули, а там — две маленькие, совершенно игрушечные картошечки.
Машка их бережно несла в потной ладошке, мечтала, как положит их на ночь в воду, потом сварит и будет угощать меня — с хлебом, с луком, со сметаной, с укропцем…
А вообще-то ест последнее время (особенно после возвращения из Ленинграда) очень неважно и, по наблюдениям мамы, даже похудела.
. . . . .
Любит употреблять «взрослые выражения». Последнее время пристрастилась к слову «по-моему».
— По-моему, круглая корзиночка была здесь. По-моему, да. Куда же она девалась? Интересно!..
. . . . .
Мама рассердилась на Машку. Говорит с нею в повышенном тоне.
Машка (плаксиво). Не кричи ты на меня… Я люблю, когда мы дружно живем.
. . . . .
Сегодня мои дамы встали поздно. Я уже отзанимался гимнастикой, когда они только градусник под мышку совали.
Наблюдал, как Маша под маминым руководством занималась гимнастикой.
Сплошная игра.
Едут в Тбилиси к бабушке.
Сначала на поезде.
Потом — на самолете.
Потом — пароходом.
Потом — опять поездом.
В Ленинграде, по пути на вокзал заходят в Зоопарк. Там видят разных зверей. И всех их изображает Машка:
ходит обезьяньим шагом;
стоит, поднимая и опуская хобот, как слон;
ходит на четвереньках (это медведь), подбирая огурцы, предварительно разложенные мамой… И так далее.
Единственный минус этих занятий в том, что движения слишком вольные. Впрочем, если составлять программу занятий обдуманно, можно найти достаточно и активных упражнений, то есть таких, которые требуют мускульных усилий, независимо от воли и желания маленького гимнаста (таких, как «медведь, ходящий на четырех лапах» и тому подобное).
19.8.60.
Сварила вчера (по-настоящему, в маленькой кукольной кастрюлечке, на электрической плитке) найденные нами крохотные картофелинки и с помощью мамы приготовила настоящий винегрет. Прибежала ко мне:
