Инвалидные команды — существовали с 1796 г. для охраны внутреннего порядка в уездных городах, в 1864 г. переформированы в этапные и госпитальные команды, в 1875 г. упразднены.
…на пример малоазиатского корреспондента «Северного вестника» <…> о радушном приеме, оказанном ему кутаисским бомондом. — Имеется в виду корреспонденция А. Головачева от 22 июня 1876 г. из Кутаиси, в которой, в частности, речь идет о приемах в доме губернского предводителя князя Нестора Церетели: «Этот дом открыт для всего кутаисского общества во всякое время, и во всякое время князь и его супруга с одинаковым радушием встречают своих посетителей. Это — единственный пункт, где сходятся все партии, самые неприязненные, где непримиримые враги подают друг другу руки, играют в карты, ужинают и весело разговаривают. Я имел удовольствие два или три раза быть в доме князя» («Северный вестник», 1877, № 66, 5 (17) июля).
…отправлялся под Карс-то…— Карс — турецкая крепость. В результате осады и штурма взята русскими войсками 6 (18) ноября 1877 г.
…«пленной мысли раздраженье» — из стихотворения Лермонтова «Не верь себе…» (1839).
…града неведомого взыскуем — библейское выражение (Послание к евреям, 13, 14).
«Lasciate ogni speranza» — из «Божественной комедии» Данте («Ад», III, 9).
…alea jacta est — слова Юлия Цезаря при переходе через р. Рубикон на границе Италии с Галлией.
…партесному церковному пению…— Партесный — многоголосный.
IV. Дворянские мелодии*
Впервые — ОЗ, 1877, № 11 (вып. в свет 23 ноября), стр. 259–282. Подпись: Н. Щедрин.
Написаны «Дворянские мелодии», видимо, незадолго до публикации в журнале. В процессе работы Салтыков обратился к запрещенному цензурой очерку «Чужую беду — руками разведу», использовав его начало в качестве первой главки «Дворянских мелодий».
Рукописи и корректуры не сохранились.
Готовя издание 1878 г., Салтыков сделал ряд сокращений в журнальном тексте. Приводим эти соответствующие варианты:
Стр. 251. В абзаце «Я принадлежу к поколению…» после слов «как и следовало ожидать — вымирают»:
ибо набеги в область униженных и оскорбленных, несмотря на свою платоничность, все-таки не прошли для них даром. К числу вымирающих принадлежу и я.
Стр. 253. В абзаце «Очевидно, что не только об деле…» после слов «застала меня врасплох»:
что я не знаю даже, с какой стороны к ней подойти.
Стр. 256. В абзаце «Отыщите дилемму…» после слов «в обоих случаях — исчезнуть!»:
не оставив после себя ни следа, ни даже пустого пространства.
Стр. 257. В абзаце «Но увы!..» после слов «в четырех стенах»:
Да и это, пожалуй, еще слишком много: не сознает ли каждый из нас, что он, в сущности, уже давно умер и только забыли его похоронить?
Стр. 258. В абзаце «— И все-таки…» после слов «умирать надо — вот что!»:
На это четвертый возражает: «Ну, нет, с этим я не согласен. В нашем забытом существовании есть смысл, которого не могут видеть только люди, преднамеренно ходящие с закрытыми глазами. Мы — ходячий укор. В нас имеется брезгливость, в нас нашли убежище последние остатки стыда. А стыд не только наводит на размышления, но и производит известное практическое действие. Стыд — великое дело, господа!
Великое-то великое, да черта ли в том, что мы будем стыдиться один на один с самим собой. Кружимся мы целое полстолетие в четырех стенах, суесловим, сквернословим, — и ничего из этого не выходит!
Стр. 264. В абзаце «— Послушай, однако…» после слов «чувствуется надобность?»:
Или, быть может, это, с твоей стороны, — только мгновенное «пленной мысли раздраженье»?
Стр. 266. В абзаце «Глумов, очевидно, был доволен…» после слов «наверное огорчился бы ею»:
И я хорошо сделал, потому что материя о стыде была еще далеко не исчерпана.
Стр. 267. В абзаце «— Да и не это одно…» после слов «ее ликований и торжеств!»:
Мы могли черпать полными руками и ничего не взяли…
Стр. 269. В абзаце «Братие! перед вами…» после слов «не устраивал из него водевиля с переодеванием»:
Он слышал новые песни и, ежели не имел уменья вторить им, то, во всяком случае, соглашался, что его собственная песня спета.
В последующих изданиях изменений в текст не вносилось.
Главным в содержании очерка «Дворянские мелодии» является характеристика передовой дворянской интеллигенции, сформировавшейся еще в 40-е годы, в условиях крепостнической действительности и в обстановке общественного движения того времени.
Вопрос о месте человека 40-х годов в новых исторических условиях — в 60-е годы, а затем в 70-е годы — занял значительное место в литературе (в творчестве Некрасова, Тургенева, Достоевского и ряда других писателей). Не раз к данной теме обращался и Салтыков. Положительно оценивая те черты мировоззрения деятелей 40-х годов, которые связаны с проповедью идей Белинского, социалистов-утопистов, с развитием демократической мысли, Салтыков вместе с тем сурово осуждает ограниченность дворянского либерализма, его несостоятельность перед новыми запросами жизни, неспособность к активным практическим действиям. Облик представителей дворянского либерализма особенно проигрывал в сопоставлении с деятелями разночинского этапа в общественном движении — с революционными демократами 60-х годов, с участниками революционного народнического движения в 70-е годы. По убеждению Салтыкова, даже лучшие представители либеральной мысли 40-х годов не в силах и даже не имеют права судить о новом поколении революционной молодежи — и ввиду несоответствия своих воззрений требованиям времени, и потому, что мало практически представляют стремления и самоотверженную борьбу «новых людей». В связи с этим Салтыков осудил попытку Тургенева в «Нови» изобразить народническую молодежь (см. об этом в комментариях к очерку «Чужой толк», отзвуки этого осуждения есть и в «Дворянских мелодиях»).
«Дворянские мелодии» проникнуты пафосом неприятия современной социально-политической действительности, протестом против «ликующего хищничества». Они преисполнены вместе с тем сетованиями на бессилие и беспомощность этого протеста, исходящего от представителей честной, но в целом пассивной общественной мысли, связанной своими истоками с прекраснодушным дворянским либерализмом. Написанный с огромной искренностью и задушевностью, очерк Салтыкова был воспринят частью современников как своеобразная «авторская исповедь». Автобиографические мотивы в очерке несомненны. Однако было бы односторонним отождествлять революционно-демократическую позицию руководителя «Отечественных записок» с обликом повествователя в «Дворянских мелодиях», как и других произведениях цикла «В среде умеренности и аккуратности». Вместе с тем глубоко искренни и по-своему трагичны самокритические признания писателя в том, что он не в силах принять участие в практической деятельности нового революционного поколения: «…Не могу и не умею самоотвергаться. Не могу! Не умею! Это не претензия на оправдание, а факт». Эти горькие сетования займут значительное место в последующем творчестве писателя, вплоть до «сказки» «Приключение с Крамольниковым» и «Имярек» (в «Мелочах жизни»).
Сложные по своей идейно-философской и общественно-исторической основе, по эзоповским приемам повествования, «Дворянские мелодии» не получили должного истолкования в критических откликах современников, хотя в целом эти отклики были одобрительными. Некоторые из рецензентов видели в очерке автобиографическое произведение. Так, В. П. Горленко писал: «Это не рассказ и даже не очерк, а если можно назвать — исповедь…»[232] Рецензент «С.-Петербургских ведомостей» сетовал: «…Трудно понять, о себе ли лично или о лучших представителях дворянства говорит Щедрин в своей элегии»[233]. На «непонятность» очерка жалуется и другой обозреватель: «Свою сатиру г. Щедрин закутывает в такие туманные фразы <…> что в конце концов сатира исчезает и остаются какие-то обрывки юмора, какие-то намеки, которых обыкновенно никто не понимает»[234]. Некоторые критики выделяли в очерке тему человека 40-х годов. «Щедрин рисует, — пишет В. П. Чуйко, — состояние барства и барской души в очень интересный период русской общественной жизни»[235]. Этот же мотив очерка отмечает рецензент «Новороссийского телеграфа»[236]. На тему «стыда» обратил внимание обозреватель «Сына отечества»: «В этом небольшом очерке Щедрин указывает то место и роль, которую играет в современном обществе человек, не потерявший еще способность стыдиться»[237].
