— И за всем тем, я все-таки снисходителен, — продолжал мой друг, — до тех пор, пока они разглагольствуют и сотрясают воздух междометиями, я готов смотреть на их домогательства сквозь пальцы. Mais malheur à elles [156], если они начнут обобщать эти домогательства и приискивать для них надлежащую формулу… ah, qu’elles y prennent garde! [157]
— Но ведь они ничего же и не формулируют!
— Гм… ты думаешь? ты полагаешь, что женский вопрос, по их мнению, в том только и состоит, чтоб женщины получили доступ в телеграфистки и к слушанию университетских лекций? Ты серьезно так полагаешь?
— Позволь! дело не в том, как я или они полагают, а в том, чем они ограничиваютсвои домогательства!
— A d’autres, mon cher! Un vieux sournois, comme moi, ne se laisse pas tromper si facilement [158]. Сегодня к вам лезут в глаза с какою-нибудь Медико-хирургическою академиею, а завтра на сцену выступит уже вопрос об отношениях женщины к мужчине и т. д. Connu! [159]
— Да не выступит этот вопрос! А ежели и выступит, то именно только как теоретический вопрос, который нелишне обсудить! Ты знаешь, как они охотно становятся на отвлеченную точку зрения! Ведь в их глазах даже мужчина — только вопрос, и больше ничего!
— Да! но вот это-то именно и опасно. C’est justement là que gît le danger [160]. В твоих глазах абстрактность — смягчающее обстоятельство, в моих — это обстоятельство усугубляющее. Если б они разрешили этот вопрос практически, каждая сама для себя — ça serait une question de tempérament, et voilà tout [161]. Но они хотят, чтоб им разрешение на бумажке было написано. Они законовтребуют! Понимаешь ли: они хотят, чтоб законодатель взял в руки перо и написал: «Позволяется à ces demoiselles» [162]и т. д. Нет-с! этого нельзя-с!
Опять мысль, и опять откровение! В самом деле, ведь оникак будто о том больше хлопочут, чтоб было что-то на бумажке написано? Их интригует не столько факт, сколько то, что вот в такой-то книжке об этом так-то сказано! Спрашивается: необходимо ли это, или же представляется достаточным просто, без всяких законов, признать совершившийся факт, да и дело с концом?
— Наши дамы давно уже порешили с этим вопросом, и мир нимало не пострадал от этого! — продолжал ораторствовать Тебеньков. — На днях la princesse Nathalie — tu sais qu’il lui arrive quelquefois d’avoir des moments de charmante intimité avec ses amis! [163]— сказала мне. «Mon cher! nous autres, femmes du monde, nous avons depuis longtemps tranché la question! Nous ne faisons pas de radottages, mais nous agissons!» [164]
— La princesse Nathalie! est-ce possible? Une «sainte»! [165]
— Да-с, une «sainte»! Et elle a parfaitement raison, la belle princesse! [166]Потому что ведь, ты понимаешь, ежели известные формы общежития становятся слишком узкими, то весьма естественно, что является желание расширить их. Не об этом спор: это давно всеми признано, подписано и решено. Saper-lotte! [167]не делаться же монахиней из-за того только, чтоб князь Лев Кирилыч имел удовольствие свободно надевать на голову свой ночной колпак! Но какрасширить эти формы — вот в чем весь вопрос! Voici la grrande, la grrrandissime question! [168]
— Стало быть, по-твоему, лучшее средство — это протестовать на манер «Belle Hélène» * ? [169]
— А ты шутишь с «Belle Hélène»? Нет, ты подумай! Вот он, протест-то, с которых пор начался! и заметь: в этой форме никто никогда не видел в нем ни малейшей опасности. Еще во времена Троянской войны женский вопрос был уже решен, но решен так ловко, что это затрогивало только одного Менелая. Ménélas! on s’en moque — et voilà tout! [170]Все эти Фрины, Лаисы, Аспазии, Клеопатры * — что это такое, как не прямое разрешение женского вопроса? А ониволнуются, требуют каких-то разъяснительных правил, говорят: «Напишите нам все это на бумажке!» Согласись, что это несколько странно? Согласен?
— Да… для «Belle Hélène»… действительно, едва ли требуются разъяснительные правила!
— Ну, вот видишь! А онисохнут о правилах! Мы все, tant que nous sommes [171], понимаем, что первозданная Таутова азбука * отжила свой век, но, как люди благоразумные, мы говорим себе: зачем подрывать то, что и без того стоит еле живо, но на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска с надписью: «Здесь начинается царство запретного»? Зачем публично и с каким-то дурным шиком вторгаться в пределы этого царства, коль скоро мы всем этим quasi-запретным [172]можем пользоваться под самыми удобными псевдонимами? Для большей вразумительности приведу тебе хоть следующий пример. И ты, и я, и все мы, люди современной интеллигенции, любим от времени до времени посещать театр Берга * . Для чего мы ездим туда? что́ привлекает нас? — Это, конечно, наше личное дело. И вдруг выискивается какой-нибудь intrus [173]и выпаливает нам в упор: «Вы, господа, ездите к Бергу смотреть, как француженки юпки поднимают!» Согласись, что это было бы крайне неприятно! По крайней мере, что касается до меня, то я сразу осадил бы наглеца. «Нет, милостивый государь! — сказал бы я, — вы ошибаетесь! я хожу к Бергу совсем не для юпок и проч., а для того, чтоб видеть французскую веселость, la bonne et franche gaîté française!» [174]Понимаешь? Онсказал: «Юпки поднимают», а яему ответил: «Французская веселость». Вот это-то и есть псевдоним, один из тех псевдонимов, которые позволяют нам не слишком тяготиться игом первозданной Таутовой азбуки!
Тебеньков говорил так убедительно и в то же время так просто и мило, что мне оставалось только удивляться: где почерпнул он такие разнообразные сведения о Тауте, Фрине и Клеопатре и проч.? Ужели всё в том же театре Берга, который уже столь многим из нас послужил отличнейшею воспитательной школой?
— Жизнь наша полна подобного рода экскурсий в область запретного, или, лучше сказать, вся она — не что иное, как сплошная экскурсия. Азбука говорит, например, очень ясно, что все дети имеют равное право на заботы и попечения со стороны родителей, но если бы я или ты дали одному сыну рубль, а другому грош, то разве кто-нибудь позволил бы себе сказать, что подобное действие есть прямое отрицание семейственного союза? Нет, всякий сказал бы себе: «Это только экскурсия в область запретного, экскурсия, в которой всякий смертный может встретить нужду!» Другой пример: кто не знает, что похищение чужой собственности есть прямое нарушение гражданских законов, но ежели бы X., благодаря каким-нибудь формальным упущениям со стороны Z., оттягал у последнего с плеч рубашку, разве кто-нибудь скажет, что такой исход процесса есть отрицание права собственности! Нет, всякий выразится, что и это только экскурсия, в которой каждый смертный может встретить нужду! Представь же себе теперь, что вдруг выступает вперед наглец и, заручившись этими фактами, во все горло орет: «Господа! посмотрите-ка! ведь собственность-то, семейство-то, основы-то ваши… фюйю!» Не вправе ли мы будем замазать этому человеку рот и сказать: «Дурак! чему обрадовался! догадался?! велика штука! ты догадался, а мы и подавно! Только мы не хотим, чтоб ты нас беспокоил! Не беспокой нас, ибо дураков-горланов на цепь сажают!» Но, впрочем, pardon, cher! [175]Я, кажется, слишком заболтал тебя этими mesquineries [176], которые слывут у нас под пышным именем «вопросов».
