III Элегия Страшно! нет голоса больше умильного! Ясность души промотал! Встанет Грановский из плена могильного, Спросит: где взял капитал? Целую ночь в болтовне провожаючи, Я с бюрократами пил! И невзначай им невинность, играючи, Кажется, я подарил! Слабое сердце пленилось манерами, Ядом французских речей, Голосом ласковым, строгими мерами… Не устоять — хоть убей! Страшно! что̀, если connubio [71] мрачное Горький свой плод принесет? Встретит ли почву готовую, злачную Иль без следа пропадет? Что-то случится? Антихриста ль злобного, Иль эфиопа рожу? Или Л…ва злого, трехпробного?.. * Весь-то дрожу я, дрожу! IV В голове всё страх да бредни! Весь покой свой растерял! Грежу даже у обедни: Унесут мой капитал! Капитал тот, что намедни, С страшной клятвой, что последний, Поддержать чтоб мой журнал, Подарил мне генерал! И болтлив же я не в меру! Даже детям рассказал, Что всем прочим для примеру Получил я капитал! Капитал тот, что на веру, За прекрасную манеру, За прекрасный мой журнал Подарил мне генерал! И шептал он мне, вручая *: Сохрани сей капитал, В нем таится сила злая, Хоть объемом он и мал! Ох, боюсь, чтоб, карт алкая * И субсидией играя, Ты ее не проиграл! Так шептал мне генерал… И, изрыгнувши проклятье, Мелочь на пол он бросал… Вздумал руку лобызать я — Уж плевал же он! плевал! Но успел поцеловать я, Хоть изгадил он мне платье! «Я не думал, чтоб ты взял!» Так, сквозь слезы, он шептал! С той поры, взыграв душою, Я на карты не взирал; Мучим преданностью злою, Все язык свой изъязвлял! Обкормлю всех сулемою! Восклицал я (что ж, не скрою), Будет разом всем финал! Спи спокойно, генерал! Но наказан я ужасно! Я того не рассчитал: Не могу же я всечасно Стеречи свой капитал! Отойти — боюсь, опасно! Не предвидел, чтоб так страстно Взор домашних проницал Всюду, где бы я ни клал Подаренный капитал! И с тех пор всё страх да бредни! Весь покой я растерял! Грежу даже у обедни: Унесут мой капитал! Капитал тот, что намедни, С страшной клятвой, что последний, Поддержать чтоб мой журнал, Подарил мне генерал! Неблаговонный анекдот о г. Юркевиче, или Искание розы без шипов*
Недавно московские газеты оповестили о необыкновенном происшествии, случившемся в столичном городе Москве. Героем происшествия был г. профессор философии, Юркевич, жертвою его — неизвестный материалист. Известно, что нынешним постом г. Юркевич предположил себе прочесть московской публике популярный курс философии; известно также, что в этих лекциях он преимущественно казнит материалистов и приводит в неописанный восторг всех прихожан Николы Явленного, Спиридония, Старого Вознесения и т. д. Причину этих восторгов разъяснить совсем не трудно. Нынче в Москве вовсе нет хороших певчих да нет интересных служителей, как прежде бывало, что иное слово проглотит, а другое протянет, или выйдет к народу и в то же время обращается к дамам посредством французского диалекта; следовательно, прежние увеселения сделались скучными. Все это заменил теперь отчасти г. Юркевич своими философскими лекциями, отчасти г. Лонгинов своими представлениями чревовещания и восточной магии в Обществе любителей русской словесности*: понятно, что все это должно казаться московской публике charmant[72], хотя некоторые старики и толкуют себе втихомолку, что у Семиона Столпника все-таки не в пример благолепнее бывало. Несмотря, однако ж, на общее увлечение лекциями г. Юркевича, нашлись и недовольные ими. Московские газеты удостоверяют*, что эти недовольные суть те самые материалисты, которых г. Юркевич, на живописном и несколько простодушном своем языке, называет «безголовыми»; я же, с своей стороны, подозреваю, что это чуть ли не те вздыхающие о Семионе Столпнике старички, которые на сей раз переоделись материалистами. Как бы то ни было, но один из этих «безголовых» баловников написал к г. Юркевичу письмо, в котором угрожал ему, если он будет продолжать нападки на Бюхнера, подвергнуть его освистанию. Так рассказывают об этом деле М. Н. Лонгинов и И. С. Аксаков. В публике, по прочтении их статей, остается впечатление, что г. Юркевич — нечто вроде русского Наполеона III, учреждающего государственный наряд, а неизвестный материалист (или старичок, переодевшийся материалистом) — нечто вроде Орсини, государственный наряд ниспровергающего. Но не так передает дело какой-то москвич, написавший об этом происшествии статью в «Очерках», блаженной памяти*. Он говорит, что 9 марта г. Юркевич, взойдя на кафедру, объявил, что хотел было читать о чувствах, но на днях получил несколько анонимных писем, на которых считает не лишним остановиться. Отрывки из одного письма он действительно прочитал тут же, а из отрывков этих явствовало, что неизвестный не удовлетворен доказательствами профессора против материализма; что профессор не был в состоянии, например, объяснить, почему имеющие поврежденный мозг не мыслят и почему в то же время новорожденные дети, одаренные мозгом, также не могут, однако ж, мыслить. В заключение неизвестный выражал надежду, что г. Юркевич прекратит чтение своих лекций, так как, при подобной слабости доказательств, он может возбудить неудовольствие слушателей, которое, пожалуй, выразится и свистками. Через несколько времени неизвестный напечатал свое письмо к г. Юркевичу; содержание письма действительно согласно с показаниями статьи в «Очерках». В письме говорилось г. Юркевичу: «В ваших лекциях много лжетолкований и нелепостей, для опровержения коих нужно столько же лекций. Чем можете вы оправдать хоть сколько-нибудь ваши цинические отзывы о материалистах? Ничем. Если и материалисты ошибаются, то и вы не свободны от ошибок. Потому имею честь предупредить вас, м. г., если в следующих лекциях вы не оставите цинизм, не будете с достоинством относиться к материалистам, то услышите уже не шиканье, а свистки». |