Гермиона мрачно хмыкнула. Если кто и был способен оценить юмор ситуации, так только не она. Впрочем, дело есть дело…

– Итак, Джозеф, кто же эта раскрасавица? Говорите, не томите нас дольше. Или вы подшутить над нами вздумали? – спросила Агата.

– Да нет, не шучу я, куда уж там. – Старик вылил себе в чашку полкувшинчика сливок, сосредоточенно размешал и только тогда поднял голову. – Лаура Фортман. Вот на кого я глаз положил.

– И кто же такая эта Лаура Фортман?

– Теряешь форму, Гермиона, – усмехнулся старик фермер. – Я-то думал, ты весь город знаешь как свои пять пальцев.

– Ничего подобного, – чопорно отрезала мисс Ньюсом. – За последнее время в городке появилось много приезжих. Так кто она?

– Хозяйка «Венецианской гондолы», – пояснила Лавиния, промокнув салфеткой губы. – Та женщина, что купила кафе у Трогмортонов.

– А, итальянка! – понимающе кивнула Гермиона. – Сдается мне, я ее видела. Очень красивая, с длинными каштановыми волосами. Так?

– В самую точку, – ухмыльнулся Джозеф, одним глотком ополовинив чашку. – Будущая мать моих правнуков, вот кто она такая.

– Отчего ты так уверен? – Беренгария отодвинула блюдце и подалась вперед. – Между ними что-то произошло?

– Думаю, да. – Старик откашлялся, и зоркой Лавинии показалось, будто он чуть покраснел… Впрочем, в кафе было достаточно жарко. – Вчера вечером она обслуживала холостяцкую вечеринку у нас на ферме…

– О, как это мило! – захлопала в ладоши Агата. – А что она приготовила?

– Потрясающее кассуле. Вкуснее в жизни не едал! Пирог с щучьей икрой – ребята его за милую душу умяли. Ну и закуски там всякие. И торт, здоровенный такой, с кремом, глазурью и прочими причиндалами, все честь честью. Сегодня на завтрак три куска съел, и то мало, – со вкусом перечислял Джозеф. – Эта женщина стряпает так, что пальчики оближешь.

– Ты еще ее трубочек с кремом не пробовал, – мечтательно подхватила Лавиния. – И «корзиночек» с заварным кремом и свежими фруктами…

– А яблочные тарталетки! А эклеры! – облизнулась Агата. – Лучше в самой Венеции не подают! – Впрочем, старушка вряд ли знала, что именно подают в Венеции. До того, как уйти на пенсию, Агата Свитинг преподавала географию в школе, однако дальше Оттавы никогда не ездила.

– Возвращаясь к теме, Джозеф, ты считаешь, что твоему внуку понравилась мисс Фортман? – деловито осведомилась Беренгария.

И тут старик покраснел до ушей.

– Да, у меня есть причины полагать, что понравилась… очень даже понравилась.

– А от нас чего ты хочешь? – сухо осведомилась Гермиона.

– Да ничего особенного… Так, совета и поддержки…

– Хмм… – с весьма умудренным видом протянула Беренгария. Как вовремя, однако, появился Джозеф со своей бесценной информацией! А они-то уже готовы были признать свое поражение. Впрочем, старику Паркинсону об этом знать незачем. – А что тебе известно про эту особу?

– Разведена. Двое детишек: мальчик и девочка. А мой внук… он… кажется, он под сильным впечатлением.

– Твой внук, как известно, от любой юбки под сильным впечатлением, – сурово напомнила Гермиона. – Отчего ты считаешь, что мисс Фортман это что-то для него особенное? – Она извлекла из сумочки блокнот с ручкой и приготовилась записывать. Подсказка всегда подсказка, даже если исходит от такого ненадежного, легкомысленного, вздорного старика, как мистер Паркинсон.

Джозеф задумчиво свел брови.

– Ну, – протянул он наконец, отхлебывая кофе. Гермиона многозначительно поигрывала ручкой. – Поначалу она вроде бы и внимания на него не обратила.

«Умна и сообразительна», записала Гермиона.

– А Вернон раз пять в кухню заглядывал, все помочь пытался. А потом парни в бар поехали, а он остался и присоединился к ним уже под утро. Видать, с ней хотел побыть… Держу пари, что так.

– Что же здесь необычного?

– Ну… утром он вел себя как-то странно… Точно ему вожжа под хвост попала, – вспоминал Джозеф, сосредоточенно хмурясь. – Похоже, эта Фортман запала-таки ему в душу.

Гермиона поставила аккуратный знак вопроса и захлопнула альбом.

– Это, конечно, не Бог весть что, – подвела она итог. – Но надо же с чего-то начинать!

– И больше вы мне ничего не скажете? – разочарованно протянул Джозеф.

– Нет. Разве что у тебя есть что добавить.

Старик Паркинсон мрачно переводил взгляд с блокнота на Гермиону.

– На сегодня – нечего. Я ж просто посоветоваться хотел…

– Да, конечно, милый. – Лавиния ласково потрепала брата по руке. – Мы сделаем все от нас зависящее. И конечно же будем держать тебя в курсе.

– Ага, будем, – фыркнула Гермиона, заталкивая блокнот обратно в сумку. – Агата или Лавви тебе непременно позвонят.

Джозеф нехотя поднялся и бросил на стол пару долларов для официантки.

– За кофе, – пробормотал он, натянул шляпу на самые уши и зашагал к двери.

– Ну-ну, – задумчиво сощурилась ему вслед Гермиона. – Посоветоваться он хотел, как же! Джозеф Паркинсон, дорогие мои, пришел к нам за помощью – вот как я это называю!

– И нечего тут злорадствовать, – вступилась за брата Лавиния. – В конце концов все мы – одна семья. Дружная, любящая семья, – подчеркнула она, прицельно глядя на Гермиону.

– Вернон Паркинсон и Лаура Фортман, – проговорила Беренгария, словно размышляя вслух. – Ну и как вам такое сочетание?

– Попробовать, во всяком случае, стоит, – усмехнулась Лавиния. – Ты как, сестренка?

– Миссис Фортман такая красавица… – радостно заулыбалась Агата. – Прямо как та актриса в «Пламенеющих сердцах». Она еще в «Девушке с гор» играла. И в «Похитителе и жертве». И еще…

– Отличный выдался денек, – ликовала Гермиона, не обращая на соседку никакого внимания. – Джозеф Паркинсон попросил меня о помощи! Жаль, никто нас не сфотографировал: мировой получился бы кадр!

– Так все-таки как насчет Лауры и Вернона?

– Приступаем к работе, – безапелляционно заявила Беренгария. – Мужчины – народ бестолковый; дальше своего носа эти идиоты не видят. Но в том, что сказал нам Джозеф, возможно, есть зерно истины…

– Сегодня – мой праздник! Угощаю всех. – Гермиона, по-прежнему сияя улыбкой, вручила официантке внушительную купюру и отмахнулась от сдачи. – Джозеф Паркинсон молит о помощи… Не отказывать же доброму старому другу!

– Отныне и впредь обязуюсь соблюдать целомудрие, – торжественно произнесла Лаура, обращаясь к корзинке с коричными плюшками.

По счастью, подслушать ее обеты было некому. Маленькие Паоло и Виолетта увлеченно раскрашивали в общем зале, Линн стояла за прилавком и обслуживала покупателей, а Лаура пекла и готовила. Встала она в четыре утра, злая и невыспавшаяся: за всю ночь глаз не сомкнула. Она ворочалась под одеялом, изнывая от стыда и унижения, и даже немножко поплакала в подушку.

Ничего, скоро она отдохнет. Тихонько поднимется наверх и приляжет минут на пятнадцать, пока Линн отпускает пирожки и булочки и разливает кофе. Самый наплыв посетителей уже схлынул. Возможно, во время ланча кто-нибудь заглянет: погреть руки над чашечкой чаю или кофе и скушать пирожное-другое. А то еще забежит кто-нибудь из соседей, прикупить сладостей для вечерних посиделок.

– Никогда в жизни не стану больше даже разговаривать с мужчиной моложе шестидесяти, – сообщила Лаура булочкам. – А то, что было вчера… так, досадная случайность, ошибка, не более!

Стихийная близость с едва знакомым мужчиной сама по себе повод для мучительных угрызений совести. А тут еще эта досадная неприятность! Велик ли шанс, что она забеременела? Еще как велик, подсказал услужливый внутренний голос. С чем-с чем, а с умножением семейства у Лауры никогда проблем не было. Стоило ей только подумать: «А не завести ли ребеночка?» – и ребеночек тут как тут. «Плодовита, как крольчиха», – шутил бывало ее так называемый супруг.

Но с тех пор она стала старше. Маленькому Паоло уже шесть, Виолетте – четыре. А самой ей почти двадцать девять: она на исходе пика детородного возраста. Ее мать и бабушка обзавелись детьми до того, как приблизились к тридцатилетию. И против этой доброй семейной традиции Лаура отнюдь не возражала.