Оленька. А я так думаю, что не к чему.
Татьяна Никоновна. А к тому, что прохожие всё заглядывают.
Оленька. Что ж, вы боитесь, что сглазят нас с вами?
Татьяна Никоновна. Сглазить-то не сглазят, да ты-то все у меня повесничаешь.
Оленька. Вот что! Скажите пожалуйста!
Татьяна Никоновна. Да, толкуй тут себе, а я все вижу.
Оленька. Что же такое вы видите? Скажите, очень интересно будет послушать.
Татьяна Никоновна. А ты бы вот меньше тарантила! А то не дашь матери рта разинуть, на каждое слово десять резонтов найдешь. Ты только знай, что от меня ничего не скроется.
Оленька. Тем для вас больше чести: означает, что вы проницательная женщина.
Татьяна Никоновна. Да уж конечно.
Оленька. А коли вы проницательны, так, значит, вы знаете моих обожателев.
Татьяна Никоновна. Разумеется, знаю.
Оленька. А вот ошиблись: у меня их нет!
Татьяна Никоновна. Ты мне зубы-то не заговаривай.
Оленька. Ну, скажите, коли знаете!
Татьяна Никоновна. Екзамент, что ли, ты мне хочешь делать? Сказано, что знаю, вот ты и мотай себе теперь на ус. Ты думаешь обмануть мать — нет, шалишь: будь ты вдесятеро умней, и то не обманешь.
Оленька. Коли вы чувствуете себя, что вы так длинновидны, пускай это при вас и останется.
Татьяна Никоновна. Да-с, длинновидны-с; потому что вам доверия сделать нельзя-с.
Оленька. Отчего вы так воображаете обо мне, что мне нельзя сделать доверия?
Татьяна Никоновна. Потому что все вы баловницы, вот почему; а особенно которые из магазина. Вот ты долго ли в магазине-то пожила, а прыти-то в тебе сколько прибыло!
Оленька. Когда вы так гнушаетесь магазином, отдали бы меня в пансион.
Татьяна Никоновна. В какой это пансион? Из каких это доходов? Да я так думаю, что тебе это и не к лицу, нос короток! Пожалуй, сказали бы: залетела ворона в высоки хоромы.
Оленька. Не хуже бы других были, не беспокойтесь. Ну, да уж теперь тосковать об этом поздно.
Татьяна Никоновна. Да, вот, сударыня, я было и забыла! Позвольте-ка вас спросить: какого вы это чиновника приучили мимо окон шляться?
Оленька. Никого я не приучала, а и запретить, чтобы по нашей улице не ходили, тоже никому нельзя. Никто нашего запрету не послушает.
Татьяна Никоновна. Что ты мне толкуешь! И без тебя я знаю, что запретить никому нельзя. Жильцы-то вон что говорят: что как он пройдет, ты накинешь что-нибудь на плечи да и потреплешься за ним.
Оленька. Кому это нужно за мной наблюдать, я удивляюсь!
Татьяна Никоновна. А ты думала перехитрить всех? Нет, уж нынче никого не обманешь. Скажи ты мне, сударыня, с чего это ты выдумала шашни-то заводить?
Оленька. Какие шашни?
Татьяна Никоновна. Да такие же. Ты у меня смотри, я ведь гляжу-гляжу да примусь по-своему.
Оленька. Что же вы со мной сделаете?
Татьяна Никоновна. Убью до смерти.
Оленька. Уж будто и убьете?
Татьяна Никоновна. Убью, своими руками убью. Лучше ты не живи на свете, чем страмить меня на старости лет.
Оленька. Не убьете, пожалеете.
Татьяна Никоновна. Нет, уж пощады не жди. Да я и не знаю, что с тобой сделаю, так, кажется, пополам и разорву.
Оленька. Вот страсти какие!
Татьяна Никоновна. Ты меня не серди, я с тобой не шутя говорю.
Оленька. А я думала, что вы шутите.
Татьяна Никоновна. Нисколько таки не шучу, и не думала шутить.
Оленька. Так неужели же в самом деле вы верите нашим жильцам?
Татьяна Никоновна. Как не верить-то, когда все говорят?
Оленька. Вот прекрасно! Как же вы обо мне понимаете, после этого? Что же я такое, по-вашему? Всякий меня может поманить с улицы, а я так и пойду?
Татьяна Никоновна. Нешто я тебе такими словами говорила?
Оленька. Нет, позвольте! Коли вы считаете, что я такого неосновательного поведения, зачем же вы живете со мной вместе? Для чего вам себя страмить? Я себе везде место найду, меня во всякий магазин с радостью возьмут.
Татьяна Никоновна. Что ты еще выдумываешь-то! Пущу я тебя в магазин, как же!
Оленька. Однако вы мне столько обидного наговорили, что ни одна девушка не может перенесть этого.
Татьяна Никоновна. Ты, видно, не любишь, когда тебе дело-то говорят.
Оленька. Какое дело? Нешто вы сами видели? Когда сами увидите, тогда и говорите; а до тех пор нечего вам толковать да казни разные придумывать.
Татьяна Никоновна. То-то уж я и вижу, что ты губы надула. Ну, извините-с (приседает), что об такой особе да смели подумать. Извините-с! Пардон, мадмуазель!
Оленька. Нечего извиняться-то! Вы всегда сначала обидите, а потом и извиняетесь.
Татьяна Никоновна. Больно уж ты что-то обидчива стала! Ну, да хороню, изволь, больше не буду об этом говорить. Теперь довольны вы?
Оленька. Даже очень довольна-с.
Татьяна Никоновна. Только все-таки помни ты, что ежели я замечу…
Оленька. Так убьете. Я уж слышала.
Татьяна Никоновна. Да, и убью.
Оленька. Ну, хорошо, так и будем ожидать. (Взглянув в окно.) Ну, радуйтесь! Теперь вам новостей на неделю будет.
Татьяна Никоновна. А что?
Оленька. Пульхерия Андревна идет.
Татьяна Никоновна. Это наш телеграф; нам газет не нужно получать. А ведь и достается ей, бедной, за сплетни; ну, да благо невзыскательна; поругают, прогонят: она опять придет как ни в чем не бывала! Уж я сколько раз гоняла, а вот все идет.
Пульхерия Андревна входит.
Явление третье
Те же и Пульхерия Андревна.
Пульхерия Андревна. Здравствуйте, здравствуйте! Сейчас нашу трактирщицу встретила, идет такая разряженная, платье новое. Я таки довольно долго ей вслед посмотрела. К чему, думаю, к чему!.. Муж-то вон уж задолжал много, говорят. Ну, как поживаете? Иду мимо, думаю: как не зайти? ну и зашла.
Татьяна Никоновна. Садитесь! Что новенького?
Пульхерия Андревна. Какие у нас новости, в нашей глуши! С тоски пропадешь; словечка перемолвить не с кем.
Татьяна Никоновна. Уж вам еще новостей не знать, так кому же! Знакомство у вас большое.
Пульхерия Андревна. Да помилуйте, какое знакомство? Народ все грубый, обращения никакого не знает; не то чтобы что-нибудь любопытное сказать, а норовят всё, как бы тебя обидеть, особенно купечество. Я даже со многими перессорилась теперь за их обращение. Вот хотя бы сейчас; зашла я к соседям, они приданое шьют, старшую дочь выдают. Отдают-то за лавочника, а приданое сделали графское, ну смех, да и только. Вот, говорю: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив; с нечесаной-то бородой да какое приданое возьмет». Так кабы вы посмотрели, как они все накинулись на меня, а особенно старуха, — она у них пренасмешница и преругательнииа, да еще какую-то злобу к нашему благородному сословию имеет. Уж чего-чего она не прибрала! Да все в насмешку, словами непристойными, да все с рифмой. Я просто со стыда сгорела, насилу выкатилась. Знаете сами, я не люблю, когда со мной дурно обращаются; я хочу себя поддержать, как прилично благородной даме. А если мне позволить всякому наступить мне на ногу, я должна буду тогда свое звание уронить.
Татьяна Никоновна. Ну, конечно, что за оказия ронять себя!
Пульхерия Андревна. Я вам скажу, что во мне гордости даже очень много. Я и в порок этого себе не ставлю, потому что моя гордость благородная. Против себе равных у меня нет гордости, а против таких людей, которые, при всем их необразовании, превозносятся своим богатством, я всегда стараюсь показать, что я много выше их.
