Поль. Да ведь этого нужно ждать, а мне ждать нельзя.

Прежнева. Подожди, Поль! Зато вперед какое блаженство ожидает тебя.

Входит горничная с письмом и бумажником в руках и подает Полю.

Поль. Это что такое?

Горничная. Барыня уехали и приказали вам отдать бумажник и письмо. (Уходит.)

Поль. Бумажник! Это хорошо! (Кладет бумажник в карман.)

Прежнева. Я тебе говорила.

Поль. Теперь почитаем послание. (Читает.) «Милый Поль! Как я ни люблю тебя, но нам должно расстаться. Теперь всю жизнь мое сердце будет разрываться, и я буду день и ночь плакать по тебе. Я теперь хочу жить у папеньки, подобно заключенной, и оплакивать судьбу свою, а дом этот продам. Теперь уж ты меня никогда не увидишь. Я тебя люблю всей душой, а ты мне сегодня показал, что будто ты меня любишь из денег. Но в нашем купеческом кругу не принято отдавать деньги. Что я буду значить, когда у меня не будет денег? — тогда я ничего не буду значить! Когда у меня не будет денег — я кого полюблю, а меня, напротив того, не будут любить. А когда у меня будут деньги — я кого полюблю, и меня будут любить, и мы будем счастливы. Я приготовила тебе к именинам бумажник и сама вышила, и как я чувствовала, что тебе мой подарок будет очень приятен, то и посылаю тебе. Ты к папеньке не езди, он у нас очень сердит и очень разгневается на тебя, когда все это узнает; а я ничего не могу скрыть. Прощай, Поль! Когда будешь нуждаться в деньгах, я тебе всегда готова помочь потихоньку от своих, только немного — рублей сто, не более. Будь счастлив. А я должна плакать всю жизнь. Твоя навеки, Серафима». — Что же это такое! Это так странно, что я даже этому и не верю. Вероятно, она шутит или хочет меня попугать. Однако посмотрим, что такое за бумажник. Может быть, в нем что-нибудь и есть (вынимает из кармана).

Прежнева. Я почти уверена, Поль. Она верно хотела тебе сделать сюрприз.

Поль. Бумажник щегольской! (Развертывает его и рассматривает.) Пусто!

Прежнева. Посмотри, нет ли где секретного какого отделения?

Поль. Вот есть и секретное, да в нем тоже ничего нет.

Входит лакей.

Что тебе?

Лакей. Да помилуйте, что же это такое? Шубу увезли! Поль. Какую шубу?

Лакей. Вашу шубу. Велели положить к барыне в карету и увезли. Уж я с Анюткой немало ругался, да что ж с ними сделаешь. На что ж это похоже, я уж и не знаю.

Поль. Маменька! Это уж не шутки.

Лакей. Это ведь срам! Не первый год служу. (Всплеснув руками.) Господи! я и не видывал. Помилуйте, Павел Петрович!

Поль. Ну, поди вон!

Лакей. Да это и в люди сказать, так стыда-то не оберешься. Что это такое? Что это такое? (Уходит.)

Поль (садясь и пристально глядя на мать). Maman!

Прежнева. Нынче у женщин совсем нет сердца, совсем нет.

Поль. Позвольте мне, maman, поблагодарить теперь вас за две вещи: во-первых, за то, что вы промотали мое состояние, а во-вторых, за то, что воспитали меня так, что я никуда не гожусь. Я умею только проживать. А где деньги, где? (Горячо.) Где деньги? Ну, давайте мне их! Вам Ьесело было, когда я восьми лет, в бархатной курточке, танцовал лучше всех детей в Москве и уж умел волочиться за маленькими девочками! Вам весело было, когда я шестнадцати лет отлично скакал на лошади! Вы любовались, когда мы с моим гувернером, вашим любимцем, скакали по нашим наследственным полям. Вам весело было! При таком воспитании нужно иметь деньги, чтобы играть значительную роль в нашем обществе. Зачем же вы все промотали? Куда делись наши имения, наши крестьяне? Я блистал бы в обществе наперекор всем этим ученым и современно образованным людям с новыми идеями. Мне это было бы легко: они большой симпатией не пользуются. А теперь что? Теперь вы, может быть, будете иметь удовольствие видеть меня выгнанным из службы, праздношатающимся, картежным игроком, а может быть, и хуже. Что ж мне делать? Нельзя же мне от живой жены жениться в другой раз. (Опускает голову на руки.)

Воспитанница^*

ЛИЦА:

Уланбекова, старуха лет под 60, высокого роста, худая, с большим носом, черными густыми бровями; тип лица восточный, небольшие усы. Набелена, нарумянена, одета богато, в черном. Помещица 2000 душ.

Леонид, ее сын, 18 лет, очень красив, немного похож на мать. Одет по-летнему. Учится в Петербурге.

Василиса Перегриновна, приживалка, девица 40 лет. Волос мало, пробор косой, коса зачесана высоко, с большой гребенкой. Постоянно коварно улыбается и страдает зубами; желтая шаль около самого горла заколота булавкой.

Потапыч, старый дворецкий. Галстук и жилет белые, фрак черный. С виду важен.

Надя, 17 лет, любимая воспитанница Уланбековой, одета как барышня.

Гавриловна, ключница, пожилая женщина, полная, с открытым лицом.

Гриша, мальчик лет 19, любимец барыни, одет франтом, часы с золотой цепочкой. Красив, волосы кудрявые, выражение лица глупое.

Неглигентов, приказный, очень грязный молодой человек.

Лиза, горничная, недурна собой, но очень полна и курноса; в белом платье, лиф которого короток и сидит неловко; на шее маленький красный платочек, волосы очень напомажены.

Крестьянская девушка, лакей и горничная без речей.

Действие происходит весной, в подгородной усадьбе Уланбековой.

Часть густого сада, с правой стороны скамейка, на заднем плане решетка, отделяющая сад от поля.

Входят Надя и Лиза.

Надя. Нет, Лиза, ты этого не говори: какое же может быть сравнение жить в деревне али в городе!

Лиза. Какая же такая особенная жизнь в городе?

Надя. Там уж все другое; и люди не те, да и порядок совсем другой.

Садятся на скамью.

Когда мы были с барыней в Петербурге, так это только поглядеть надобно было, какие к нам господа ездили и как у нас было убрано в комнатах; опять же барыня везде брала меня с собой, даже и в Петергоф мы ездили на пароходе, и в Царское Село.

Лиза. То-то, я думаю, хорошо!

Надя. Уж так прелестно, что и словами нельзя сказать! Потому что, как хочешь тебе рассказывай, если ты сама не видала, так ничего не поймешь. Еще тогда у нас гостила барышня, племянница барыни, так я с ней по целым вечерам разговаривала, иногда и ночи просиживала.

Лиза. Об чем же вы с ней разговаривали?

Надя. Ну, разумеется, все больше про благородное обращение, об кавалерах там да об гвардейцах. Так как они часто бывают на балах, так и рассказывали, какие у них там разговоры бывают и кто им больше нравится. Только уж какие эти барышни!

Лиза. А что?

Надя. Бойки очень. И откуда они все это знают! А потом мы целую зиму жили в Москве. Видя все это, моя милая, и сама стараешься себя облагородить. Уж и держишь себя не так и разговор стараешься иметь особенный.

Лиза. Да к чему же нам себя облагороживать-то! Кому это нужно!

Надя. Как к чему? А вот барыня обещали меня выдать замуж, так я стараюсь так себя образовать, чтоб меня никому не стыдно было взять. Ты знаешь, какие жены у наших чиновников, ну на что это похоже? Я в десять раз лучше их понимаю жизнь и обращение. У меня теперь только одна и надежда выйти за хорошего человека, чтобы мне быть полной хозяйкой. Посмотри тогда, какой я порядок в доме заведу; у меня не хуже будет, чем у дворянки у какой-нибудь!

Лиза. Дай тебе бог! А замечаешь, как за тобой барин молодой ухаживает?

Надя. Напрасно он ухаживает. Что ж, конечно, он мальчик хорошенький, даже, можно сказать, красавец; только от меня ему ничего не дождаться; потому что я совсем не таких правил и, напротив того, теперь всячески стараюсь, чтобы про меня никакого дурного разговору не было. У меня только одно и на уме, что выйти замуж.