XXVII Тут вдруг поднялся он; блеснули Его прелестные глаза, И слезы крупные мелькнули На них как светлая роса: «Ах нет! оставь восторг свой нежный, Спасти меня не льстись надеждой; Мне будет гробом эта степь; Не на остатках, славных, бранных, Но на костях моих изгнанных Заржавит тягостная цепь!» Он замолчал, она рыдала; Но ободрилась, тихо встала, Взяла пилу одной рукой, Кинжал другою подавала. И вот, под острою пилой Скрыпит железо; распадает Блистая цепь и чуть звенит. Она его приподымает; И так рыдая говорит: XXVIII «Да!.. пленник… ты меня забудешь… Прости!.. прости же… навсегда; Прости! навек!.. Как счастлив будешь, Ах!.. вспомни обо мне тогда… Тогда!.. быть может, уж могилой Желанной скрыта буду я; Быть может… скажешь ты уныло: Она любила и меня!..» И девы бледные ланиты, Почти потухшие глаза, Смущенный лик, тоской убитый, Не освежит одна слеза!.. И только рвутся вопли муки… Она берет его за руки И в поле темное спешит, Где чрез утесы путь лежит. XXIX Идут, идут; остановились, Вздохнув, назад оборотились; Но роковой ударил час… Раздался выстрел — и как раз Мой пленник падает. Не муку, Но смерть изображает взор; Кладет на сердце тихо руку… Так медленно по скату гор, На солнце искрами блистая, Спадает глыба снеговая. Как вместе с ним поражена, Без чувства падает она; Как будто пуля роковая Одним ударом, в один миг, Обеих вдруг сразила их. · · · XXX Но очи русского смыкает Уж смерть холодною рукой; Он вздох последний испускает, И он уж там — и кровь рекой Застыла в жилах охладевших; В его руках оцепеневших Еще кинжал блестя лежит; В его всех чувствах онемевших Навеки жизнь уж не горит, Навеки радость не блестит. XXXI Меж тем черкес, с улыбкой злобной, Выходит из глуши дерев. И волку хищному подобный, Бросает взор… стоит… без слов, Ногою гордой попирает Убитого… увидел он, Что тщетно потерял патрон; И вновь чрез горы убегает. XXXII Но вот она очнулась вдруг; И ищет пленника очами. Черкешенка! где, где твой друг… Его уж нет. Она слезами Не может ужас выражать, Не может крови омывать. И взор ее как бы безумный Порыв любви изобразил; Она страдала. Ветер шумный Свистя покров ее клубил!.. Встает… и скорыми шагами Пошла с потупленной главой, Через поляну — за холмами Сокрылась вдруг в тени ночной. XXXIII Она уж к Тереку подходит; Увы, зачем, зачем она Так робко взором вкруг обводит, Ужасной грустию полна?.. И долго на бегущи волны Она глядит. И взор безмолвный Блестит звездой в полночной тьме. Она на каменной скале: «О, русский! русский!!!» — восклицает, Плеснули волны при луне, Об берег брызнули оне!.. И дева с шумом исчезает. Покров лишь белый выплывает, Несется по глухим волнам: Остаток грустный и печальный Плывет, как саван погребальный, И скрылся к каменным скалам. XXXIV Но кто убийца их жестокой? Он был с седою бородой; Не видя девы черноокой, Сокрылся он в глуши лесной. Увы! то был отец несчастный! Быть может, он ее сгубил; И тот свинец его опасный Дочь вместе с пленником убил? Не знает он, она сокрылась, И с ночи той уж не явилась. Черкес! где дочь твоя? глядишь. Но уж ее не возвратишь!!. XXXV Поутру труп оледенелый Нашли на пенистых брегах. Он хладен был, окостенелый; Казалось, на ее устах Остался голос прежней муки; Казалось, жалостные звуки Еще не смолкли на губах; Узнали все. Но поздно было! — Отец! убийца ты ее; Где упование твое? Терзайся век! живи уныло!.. Ее уж нет. — И за тобой Повсюду призрак роковой. Кто гроб ее тебе укажет? Беги! ищи ее везде!!!.. «Где дочь моя?» и отзыв скажет: Где?.. Корсар* Longtemps il eut le sort prospère Dans ce métier si dangereux. Las! il devient trop téméraire Pour avoir été trop heureux. вернуться Долго счастье ему благоприятствовало В таком опасном ремесле. Увы! он становится чрезмерно смелым, Потому что был чрезмерно счастливым. |
