XIX Но кто в ночной тени мелькает? Кто легкой тенью меж кустов Подходит ближе, чуть ступает, Всё ближе… ближе… через ров Идет бредучею стопою?.. Вдруг видит он перед собою: С улыбкой жалости немой Стоит черкешенка младая! Дает заботливой рукой Хлеб и кумыс прохладный свой, Пред ним колена преклоняя. И взор ее изобразил Души порыв, как бы смятенной. Но пищу принял русский пленный И знаком ей благодарил. XX И долго, долго, как немая, Стояла дева молодая. И взгляд как будто говорил: «Утешь себя, невольник милый; Еще не всё ты погубил». И вздох не тяжкий, но унылый В груди раздался молодой; Потом чрез вал она крутой Домой пошла тропою мшистой, И скрылась вдруг в дали тенистой, Как некий призрак гробовой. И только девы покрывало Еще очам вдали мелькало, И долго, долго пленник мой Смотрел ей вслед — она сокрылась. Подумал он: но почему Она к несчастью моему С такою жалостью склонилась — Он ночь всю не смыкал очей; Уснул за час лишь пред зарей. XXI Четверту ночь к нему ходила Она и пищу приносила; Но пленник часто всё молчал, Словам печальным не внимал; Ах! сердце полное волнений Чуждалось новых впечатлений; Он не хотел ее любить. И что за радости в чужбине, В его плену, в его судьбине? Не мог он прежнее забыть… Хотел он благодарным быть, Но сердце жаркое терялось В его страдании немом, И как в тумане зыбком, в нем Без отголоска поглощалось!.. Оно и в шуме, и в тиши Тревожит сон его души. XXII Всегда он с думою унылой В ее блистающих очах Встречает образ вечно милый. В ее приветливых речах Знакомые он слышит звуки… И к призраку стремятся руки; Он вспомнил всё — ее зовет… Но вдруг очнулся. Ах! несчастный, В какой он бездне здесь ужасной; Уж жизнь его не расцветет. Он гаснет, гаснет, увядает, Как цвет прекрасный на заре; Как пламень юный, потухает На освященном алтаре!!! XXIII Не понял он ее стремленья, Ее печали и волненья; Не думал он, чтобы она Из жалости одной пришла, Взглянувши на его мученьи; Не думал также, чтоб любовь Точила сердце в ней и кровь; И в страшном был недоуменьи… · · · Но в эту ночь ее он ждал… Настала ночь уж роковая; И сон от очей отгоняя, В пещере пленник мой лежал. XXIV Поднялся ветер той порою, Качал во мраке дерева, И свист его подобен вою — Как воет полночью сова. Сквозь листья дождик пробирался; Вдали на тучах гром катался; Блистая, молния струей Пещеру темну озаряла, Где пленник бедный мой лежал, Он весь промок и весь дрожал… · · · Гроза по-малу утихала; Лишь капала вода с дерев; Кой-где потоки меж холмов Струею мутною бежали И в Терек с брызгами впадали. Черкесов в темном поле нет… И тучи врозь уж разбегают, И кой-где звездочки мелькают; Проглянет скоро лунный свет. XXV И вот над ним луна златая На легком облаке всплыла; И в верх небесного стекла, По сводам голубым играя, Блестящий шар свой провела. Покрылись пеленой сребристой Холмы, леса и луг с рекой. Но кто печальною стопой Идет один тропой гористой? Она… с кинжалом и пилой; — Зачем же ей кинжал булатный? Ужель идет на подвиг ратный! Ужель идет на тайный бой!.. Ах, нет! наполнена волнений, Печальных дум и размышлений, К пещере подошла она; И голос раздался известный; Очнулся пленник как от сна, И в глубине пещеры тесной Садятся… долго они там Не смели воли дать словам… Вдруг дева шагом осторожным К нему вздохнувши подошла; И руку взяв, с приветом нежным, С горячим чувством, но мятежным, Слова печальны начала: XXVI «Ах! русский! русский! что с тобою! Почто ты с жалостью немою, Печален, хладен, молчалив, На мой отчаянный призыв… Еще имеешь в свете друга — Еще не всё ты потерял… Готова я часы досуга С тобой делить. Но ты сказал, Что любишь, русский, ты другую. Ее бежит за мною тень, И вот об чем, и ночь и день, Я плачу, вот об чем тоскую!.. Забудь ее, готова я С тобой бежать на край вселенной! Забудь ее, люби меня, Твоей подругой неизменной…» Но пленник сердца своего Не мог открыть в тоске глубокой, И слезы девы черноокой Души не трогали его… «Так, русский, ты спасен! но прежде Скажи мне: житьиль умереть?!! Скажи, забыть ли о надежде?.. Иль слезыэти утереть?» |
