– Полагаю, вы правы, – отозвался епископ добродушнее, чем можно было ожидать. – Не пристало ссориться тем, кто сиживал за одним столом, тем более – за таким. Нам и без того хватает что обсуждать, чтобы еще приниматься за выяснение отношений. Значит, сэр книжник, вы ищете Древних из научного любопытства? Должно быть, вы о них читали?

– Это уж точно, – подтвердил Оливер. – Я наблюдал за ним ночь за ночью. Он сидел за столом, изучал старинные манускрипты, брал с полок книги, к которым не прикасались на протяжении столетий, сдувал с них пыль, перелистывал страницы при свете свечного огарка, потому что не мог позволить себе покупать новые свечи слишком часто. Зимой он дрожал от холода, ибо, да будет вам известно, все университетские помещения, и библиотека в том числе, – просто-напросто каменные мешки, по которым привольно гуляет ветер.

– Так поведайте нам, что вы нашли, – попросил епископ.

– Не много, – ответил Корнуолл. – Предложение тут, другое предложение там, но достаточно – по крайней мере для меня, – чтобы убедиться в том, что Древние – не совсем миф. Я отыскал книгу, скорее книжицу, настолько она была тонкая и изобиловала досадными пропусками, которая могла при желании послужить самоучителем языка Древних. Я выучил его, хотя до сих пор не знаю, в самом ли деле это язык Древних. К сожалению, мой запас слов невелик, я не способен передавать собеседнику свои мысли во всей их полноте. Как бы то ни было, я убежден, что человек, составлявший самоучитель, искренне верил в то, что обрабатывает язык Древних.

– А откуда он его узнал? Он ничего не объясняет?

– Нет. Но мне кажется, это не фальшивка.

– Вера, – заметил епископ, – весьма разумное основание для поступка.

– По-моему, да, – отозвался Корнуолл, – однако для других, возможно, нет.

– Что касается меня, – подал голос Оливер, – вера – мое оправдание. Я не желаю до конца жизни оставаться чердачным гоблином и тратить отпущенный мне срок впустую!

– Пожалуй, – произнес Корнуолл, – я тебя понимаю. Знаешь, Оливер, в университете есть что-то такое, что словно проникает в плоть и кровь. Он словно не от мира сего, как будто порожден чьей-то фантазией, где-то даже безумен. Погоня за знаниями становится самоцелью, которая не имеет никакого отношения к действительности. Но я беспокоюсь за Джиба и Хэла. Может, ты все-таки отдашь мне топор?

– Ты беспокоишься, – сказал Джиб, – и предлагаешь взять у меня топор потому, что ты не знал отшельника. Он столько для нас сделал, а мы так и не сумели его отблагодарить. Мы глядели на утес, у подножия которого он жил в своей пещере, и нам казалось, что само его присутствие избавляет нас от грехов. Иначе я объяснить не могу, уж не обессудьте. Я сидел рядом с ним в его последний час, я закрыл его одеялом, когда он отошел, и завалил вход в пещеру камнями, чтобы не забрались волки. Мне остается лишь одно, и я исполню его просьбу, потому что он доверился не кому-нибудь, а мне.

– Насколько я могу судить, – проговорил епископ, ерзая на стуле, – переубедить вас мне не удастся: вы твердо решили сложить свои буйные головушки. Но мне не понять, почему так настаивает на том, чтобы идти с вами, это милое дитя…

– Ваша светлость, – сказала Мэри, – у меня есть свои причины. Когда я была совсем маленькой, кто-то поставил меня на тропинку, я пошла по ней, и она привела меня к двум старикам, которым я стала дочерью. Я долго думала, откуда же вела та тропинка. Ведь она шла из Пустынного Края…

– Уж не хочешь ли ты сказать, – воскликнул потрясенный епископ, – что родилась в Пустынном Краю? Прости меня, но это же какая-то нелепость!

– Порой, – продолжала Мэри, – мне кое-что вспоминается: старый дом на вершине высокого холма, товарищи по играм, которые просят меня узнать их, но я никак не могу… Я не знаю, кто они, что они такое.

– Тебе не нужно знать, – заявил епископ.

– По-моему, ваша светлость, вы ошибаетесь, – не согласилась Мэри. – Мне нужно это узнать, и я узнаю.

– Пускай идет, – вмешался Плакси. – Хватит к ней приставать, у нее надежные спутники, и, сдается мне, ее примут любезнее, чем кого-либо из нас.

– А ты, Плакси? – спросил Хэл делано небрежным тоном. – Собрался навестить родные места?

– Я испугался, что не буду спать по ночам, – фыркнул гном. – Я оказался замешан во всем этом чуть ли не с самого начала. Посуди сам: я выковал тот меч, которым вооружен книжник, я выковал его не иначе как по велению судьбы. А то почему бы мы набрели на залежи руды? Не забывай, мы наткнулись на богатое гнездо в сносной, однако гораздо более бедной породе. Нет, это гнездо очутилось там неспроста, ибо все в мире происходит неспроста. И я не могу отделаться от мысли, что оно изначально предназначалось для клинка.

– Если так, – сказал Корнуолл, – то меч попал не в те руки. Я недостоин носить его, я не боец.

– Ночью в конюшне ты доказал обратное, – возразил Хэл.

– Что такое? – удивился епископ. – Какая такая конюшня? Вы с кем-то дрались?

– Да, у нас вышла небольшая стычка, – ответил Корнуолл. – Мы не стали рассказывать вам о ней, ваша светлость, поскольку, думается, все считали, что так будет лучше. Мы по-крупному повздорили с человеком по имени Лоуренс Бекетт. Вы слышали о нем?

– Как же, как же, – угрюмо усмехнулся епископ. – Да, более опасного врага, чем Бекетт, вы выбрать не могли, даже если бы очень постарались. Я никогда с ним не встречался, но слухами, как говорится, земля полнится. Он – чудовище в человеческом облике. Что ж, если вы с ним не поладили, пожалуй, вам и впрямь стоит попытать счастья в Пустынном Краю.

– Однако он тоже направляется туда, – заметил Джиб.

– Вот как? – Епископ подался вперед. – Почему же вы не сказали мне этого раньше?

– Отчасти потому, – ответил Корнуолл, – что Бекетт принадлежит к Инквизиции.

– И вы решили, что он пользуется доверием и поддержкой всех служителей Святой матери Церкви?

– Наверно, – пробормотал Корнуолл.

– Церковь многолика, – произнес епископ, – в ней находят приют самые разные люди, просветленные, как недавно опочивший отшельник, и, к сожалению, отъявленные мерзавцы. Она слишком велика, и ей уже не под силу изгонять тех, кто ее порочит; она их не замечает. Среди ее служителей достаточно таких, без кого она вполне могла бы обойтись, и Бекетт – первый из них. Он прикрывает плащом инквизитора свои собственные неблаговидные делишки, применяет его для целей скорее политических, нежели духовных. Вы говорите, он направляется в Пустынный Край?

– Нам так кажется, – отозвался Хэл.

– Мы долго жили в мире, – сказал епископ. – Много лет назад гарнизон, стоявший в башне, покинул ее, ибо необходимость в войсках отпала. Десятилетия ничто не нарушало покой, а теперь… Я опасаюсь худшего. Хватит одной искорки, чтобы в Пограничье вспыхнула война, и, вполне возможно, Бекетт окажется той самой искрой. Послушайте меня: сейчас, когда Бекетт бесчинствует где-то по соседству, не время идти в Пустынный Край.

– И все же мы пойдем, – заявил Джиб.

– Тогда ступайте, – сказал епископ. – Похоже, ко мне пожаловала компания помешанных, переубеждать которых – лишь расстраивать себя. Будь я помоложе, я бы присоединился к вам, чтобы среди вас был хоть кто-то здравомыслящий. Но мои возраст и сан не позволяют мне сделать это. Однако я не останусь в стороне. Не годится идти к смерти пешком. Я дам вам лошадей и все остальное, что только понадобится.

Плакси и Оливер не скрывали своего возмущения. С ними обошлись крайне несправедливо, они очутились в весьма невыгодном положении, их унизили: посадили вдвоем на одну лошадь.

– Взгляните на меня, – сказал Хэл. – Я же не злюсь из-за того, что со мной Енот.

– Он твой любимчик, – проворчал Оливер.

– Нет, – возразил Хэл, – он мой друг. Мы с ним на пару владеем нашим деревом. Мы делим все, что у нас есть.

– Ты взял его к себе, когда мы перебирались через реку, – проговорил Плакси, – чтобы он не промок. Так что он едет с тобой не всю дорогу. По-моему, он вообще не в восторге от езды.