– "Именем бога и беспорочной родительницы, вечной девы Марии, поручительством и надеждой всех святых, небесных и земных, телесных и бестелесных и всех упоминающихся в святых синаксариях, – силой и поручительством всех этих святых это клятвенное условие мы, царь царей, властитель Георгий, и сыновья мои, патроны Александр, Мамука и Ростом, вам, Моурави, патрону Георгию, пожаловали в том, что мы мою дочь Хварамзе с чистым сердцем даем для вашего сына Автандила.

В заключение этого даем в поручители бога и всех святых господних, телесных и бестелесных.

Руку приложил раб божий и уповающий на святой крест, имеретинский царь Георгий".

Ошеломленный Дато порывисто опустился на колено и поцеловал край хитона царя.

– Возвышенный царь царей, честь, которую ты оказываешь Великому Моурави, да прославит имя твое! Прими и мой меч и мечи всей «Дружины барсов» как вечных слуг, обязующихся возвеличить царство твое, увеличить владения твои! Да падут к стопам прославленного царя Имерети Георгия Третьего ключи крепостей и городов Самегрело! Да склонит опаленную голову к подножию трона твоего исконный враг твой Леван Дадиани!

Слегка смутившись тем, что Дато угадал его царское намерение, Георгий III покровительственно опустил руку на его плечо и пожаловал вечерним пиром.

Осенние ветры гнали с гор нахмуренные облака. Поникли увядающие ветви граба и карагача. Даже птицы примолкли. Притаились обитатели лесов, лишь бурый медведь угрюмо ворчал в дебрях, разгребая когтями муравьиные кучи.

Дато спешил: в замке Бенари теперь съезд азнауров.

Чем ближе подъезжали к Ахалцихе, тем чаще у поворота дорог, в густых кустарниках, – засады. Но они только радовали, ибо засады ставил Ростом.

– Знаешь, Дато, – проговорил Гиви, вглядываясь в высоты, увенчанные сторожевыми башнями, – жаль все же, нет здесь Арчила. Почему так охотно отпустил его Георгий? Разве «верный глаз» сейчас только изредка нужен?

Дато серьезно внимал словам простодушного «барса». И сразу мелькнула мысль: «Почему Саакадзе охотно отпускает от себя всех близких?» Пожалуй, впервые Дато не отделался шуткой.

– Думаю «верный глаз» нужен постоянно, хотя князья по-прежнему и опасаются встречи с грозным в гневе Моурави. А Сафар-паша очень ждал именитых гостей. Тогда был бы предлог вызвать на помощь пашей из санджаков, сопредельных с Самцхе-Саатабаго.

Дато не замечал, что обуревавшие его мысли он выражал вслух. Никогда еще таким озабоченным не возвращался он к Георгию Саакадзе.

На съезд собрались все верные Союзу азнауров. Но не пенится в чашах вино, не рокочут застольные песни. Суровы старые воины, сдержанны молодые. Решается судьба сословия.

Саакадзе чувствовал: что-то необходимо предпринять, ибо Союз должен быть спаян. Необходимо еще раз попытаться выковать из медных пластов мощную силу, которая сможет противостоять каменной силе князей. В те далекие годы, еще при Георгии X, сделать это представлялось ему удивительно легко. Потом, при Луарсабе II, пришла зрелость ума и опыт оружия, и он увидел, как время противодействует его порывам, его энергии. Теперь, при Теймуразе I, он вновь стоял перед скалой княжеского владычества, оценивая ее крутизну и сожалея о горьком серебре отзвеневших лет, свидетелях неравного единоборства.

"А сейчас не в одном мече дело, – размышлял Георгий, – как полагают азнауры, а больше в чувстве достоинства, как не полагают они. Но достоинство – это негнущийся металл, из которого необходимо выковать меч для защиты Союза азнауров. Я не печалюсь о личном, о сословной гордости моя печаль. Увы, заносчивости и кичливости у многих азнауров хватит на целое поколение. А князья вот ради своего сословия нередко даже на жертвы идут. В этом их сила. Что для Шадимана сокровища Марабды без полуистлевших знамен владетелей?

Пусть азнауры народную мудрость припомнят: один прутик легко переломить, а, скажем, сорок, связанных вместе, никакой силой не переломить, можно только перерубить. Перерубить! А кто из обладающих сословной гордостью допустит князей обнажить меч?

Так вот: Союз азнауров – это единственная сила против княжеского разгула! Каким же пламенем чувств разжечь сигнальный костер сословной гордости, дабы не вздрагивал Союз при малейшей неудаче?

Уже не раз молодой Союз, подобно раненой птице, падал на подбитое крыло. Но благодаря усилиям… прямо скажу – моим усилиям… вновь поднимался над обломками своих надежд… Страшнее всего осознать непреодолимость высоты века, затененного доспехами владетелей. Но почему допускать такое заблуждение? Возможна ли высота, которая непреодолима? Разве не острием сословного клинка можно разрушить все преграды? И гордо, не разбирая дорог и троп, взлететь в заоблачную высь!"

Тысячи слов теснились в голове Георгия, он боялся одного: «Напрасно!»

И он напряженно думал о том, кто сейчас мешает Союзу пробиться сквозь тучи. Зураб Эристави и его клика. Значит, необходимо низвергнуть их! Потом, нелишне учесть постоянное недовольство мелкопоместных князьков, притесняемых крупными коршунами. Кайхосро Мухран-батони, неизменный друг Моурави, уже ведет с некоторыми переговоры, клятвенно обещая от его имени увеличить владения, обогатить монетами и поместьями за участие в разгроме мрачных сил Зураба Эристави и его единомышленников.

Как все неожиданное, азнауров озадачил каменный стол, на котором грудой высились свитки, грамоты, пергаментные книги в кожаных переплетах, пожелтевшие списки. Они сосредоточенно проследили, как Саакадзе выбрал из кипы пожелтевших пергаментов древний сигель 1397 года. Острым взглядом окинув дарбази, Саакадзе заговорил о необходимости начать борьбу с засилием церковников. Это они служат опорой княжеской власти, вредящей сословию азнауров, это они задерживают расцвет Картли, это в их цепких руках сосредоточились огромные ценности ограбленной нации.

Переждав, когда затихнет неясный гул, Моурави твердо продолжал:

– Так вот, к примеру, Мцхетский собор. Еще в первом году четырнадцатого круга хроникона он владел таким богатством, что Пилату и не снилось. Море можно исчерпать ложкой, но не сокровищницу этого столпа религии. Немало времени заняло б перечисление собственности Мцхетского собора. Я не хочу утомлять вас, доблестные азнауры, и оглашу отдельные места этого поучительного сигеля. Вот что принадлежало и принадлежит собору этому в разных частях Грузии: в городе Тбилиси – церковь, дворец, базары, ряды виноторговцев с пошлинами и доходами от таковых; на Авлабаре – монастырь пресвятыя богородицы с прилежащими имением и лесом; при реке Куре – деревни Дакони и Ахал-Убани; в городе Тбилиси – Крцаниси с купцами, деревни Шиндиси и Цавкиси, а границах своих с деревнями Макрагаджи и Хекордзи; в Дигоми – все крестьяне Мцхета с пахотной землей и садами; в Лихи – пять дворов людей, тоже выпросили у царства и обязали их следить за правильным отчислением пошлин в пользу церкови. И еще деревня Цина-Убани и гора для добычи снега и льда.

– Полтора ведра серной воды им в глотку! На что им лед, Георгий?

– Замораживать души, дорогой Димитрий. И дальше перечислен ряд деревень, затем монастырь Армазский с крепостью, доходами и пошлинами, и снова деревни, и снова монастырь Скорой помощи; в Атени – церковь, крестьяне, имения и луга; в Имерхеви – деревня Саркис святого Георгия с угодьями; в Лоре – деревня Амучи с церковью и имением, деревня Дисари; ниже Орбети – деревня Коранта с ее угодьями; по ту сторону Сиона – монастырь святого Георгия…

– Хоть бы не набрасывали тень на имя твоего патрона!

– Не только тень, азнаур Микадзе, горячий воск тоже, – заметил Пануш.

Саакадзе пробегал глазами список, пропуская одни владения и упоминая другие.

– В Тухаре, например, Метехский собор прибрал к рукам не только церковь апостолов, но и могилу Ашота Куропалата, а заодно и деревни Квакрили, Схалта и Гиорги-цминда. В Артане – Верхние Чинчари и Нижние Чинчари, гору Карашети и деревню Джвари.