Над дверью загорелась красная надпись: НЕ ВХОДИТЬ ИДЕТ ПЕРЕДАЧА.
Очкастый прочитал, ухмыльнулся и вошел. Щербатый двинулся следом.
Смертный приговор
Пришли в каждый дом. — «Теперь я хорошо вижу!» — Сила и слабость. — «Буду казнить и миловать». — Несправедливость! — Два поворота ключа.
На экране телевизора в кабинете Добермана-Пинчера, блеснув очками, появился Крот.
Он по-хозяйски уселся за стол радом с дикторшей и махнул лапой.
— Иди, не бойся!
Возник Крыс с нахально-застенчивой улыбкой.
— Подвинься, ты! — свистящим шепотом сказал он Лани, плюхнулся на принесенный с собой стул и ойкнул. Болело от лопаты.
Лань посмотрела налево, направо и начала сползать со стула.
Крыс галантно подхватил ее и унес. Через несколько секунд он вернулся, ухмыляясь. Из кармана его свисал кончик янтарных бус.
— Ну что же, уважаемые телезрители, — начал Крот, — фотография вам вроде бы ни к чему. — Он взял со стола, аккуратно сложил и порвал снимки.
— Мы здесь собственной персоной, прошу любить и жаловать. Ваша попытка упрятать нас за решетку, увы, не увенчалась успехом. Наоборот, мы пришли в каждый дом. Советую в дальнейшем не посягать на нашу свободу. Любой, кто задумает это, поплатится, и поплатится жестоко. Чтобы утверждение мое не было голословным, я обещаю в ближайшее время привести в исполнение смертный приговор, который я вынес так называемому сыщику Шарику. Он знает, за что. Шарик, может, ты меня слышишь?
— Слышу, — машинально сказал Шарик в экран.
Так вот, — продолжал Крот, — считай, что ты уже покойник. Это, как видишь, я заявляю при тысячах свидетелей, а мое слово твердое. Не обойду я своим вниманием и жителей дома № 1 на улице Дружбы. Теперь я не тот жалкий полуслепой инвалид, которого вы толпой загнали в угол. У меня теперь есть очки, и я очень хорошо вижу. Во всяком случае, я сумею разглядеть такую крупную фигуру, как Иван Иванович Слон. Слышишь, ты, устроитель воскресников?!
— Ну, Слона я на себя беру, — вставил Крыс, — у меня с ним старые счеты. Слышь, лопоухий?
— Я требую беспрекословного повиновения от жителей города, — заявил Крот. — Мое требование на первый взгляд может показаться смешным. Но я знаю, что говорю. Я уничтожил все аптеки и медицинские склады, но часть лекарств взял себе. И вот смотрите, что получается. В каждом доме есть тот, кому необходимо лекарство. Может, это бабушка. Может, дедушка. Может, ребенок. Вы, конечно, не захотите, чтобы болезнь у них обострилась и они умерли. Поэтому вы приползете ко мне на коленях и будете клянчить таблеточку. И если среди ваших близких нет больных, то они обязательно есть среди ваших соседей и знакомых. А вы ведь не захотите, чтобы несчастье постигло даже и незнакомого вам! Конечно, конечно, не захотите, я вас знаю!
Ваша слабость в том, что вас много и вы любите друг друга.
Моя сила в том, что я один и никого не люблю. — Крот усмехнулся. — Кроме себя, разумеется…
А если вы откажетесь от моих условий, в городе, лишенном лекарств, начнутся страшные эпидемии. Тиф, чума, холера скосят вас поголовно, и вы умрете в страшных мучениях.
Поэтому вам не остается ничего, кроме беспрекословного повиновения. — Глазки Крота загорелись за мощными линзами очков, он вдруг вскочил и закричал: — Я буду раздавать жизнь и смерть! Я! Вы сами свяжете и приведете ко мне моих врагов! Я! Я буду казнить и миловать! Я! Я!
Доберман-Пинчер, Шарик и Овчаренко смотрели на экран словно загипнотизированные: так поражало в Кроте сочетание опасного глубокого расчета с дикой ненавистью и самовлюбленностью.
— Овчаренко, — скомандовал начальник, — поднимай Школу по тревоге! Пока он распинается, доберемся до телецентра!
Руслан выскочил из комнаты.
— Шарик, ты остаешься здесь. Шарик остолбенел.
Ему показалось, что он не расслышал или неправильно понял распоряжение. Он остается? Он, который выследил преступников и боролся с ними под землей еще тогда, когда об их существовании никто не знал? Нет, это такая несправедливость, это такое… такое…
— Я не могу остаться, Рекс Бураныч. Понимаете, не могу. Кто же тогда, если не я-то?
— Да пойми ты, — рявкнул Доберман-Пинчер, — я себе никогда не прошу, если с тобой что-нибудь случится!
— А вы прямо взяли и испугались, да?
— Противника надо трезво оценивать. Короче, разговор окончен, давай держи хвост…
Наклонив голову, Шарик ринулся к двери.
Но Рекс Буранович молниеносным движением перехватил его и мягким толчком отбросил к окну. Всё произошло ошеломительно быстро, словно Шарик и с места не трогался. Только плечо побаливало.
— Дисциплинка, — сказал Доберман-Пинчер, — ой, дисциплинка…
— А меня ваша дисциплинка не касается, — закричал Шарик. — Овчаренке своему приказывайте, а я вам никакой не ученик даже!
Рекс Буранович не ответил, только укоризненно посмотрел на сыщика и вышел.
Побег, погоня, полет
Чувство долга и кашель. — Прекрасная компания. — Маша. — Бальзам на раны. — Облава. — Сыщик мчится по следу. — Бандитский аэростат. — Шарик улетает в туман.
С той стороны два раза повернулся ключ.
Неукротимый сыщик вскочил на подоконник и прыгнул на мокрую ветвь. Дерево слегка содрогнулось и с шелестом окатило Шарика с ног до головы. Посыпались на асфальт каштаны. Некоторые лопнули и открыли влажные коричневые глаза.
По зыбкой ветви Шарик добрался до ствола.
На мотоцикле проехал Овчаренко и остановился неподалеку, возле ворот, где наготове уже стояла грузовая машина.
На плацу перед строем энергично говорил Доберман-Пинчер.
— Овчаренко, — вполголоса позвал Шарик, — эй, Руслан!
Овчаренко насторожился и стал озираться. Шарик сорвал каштан и кинул в Руслана.
— Сейчас я кому-то кину, — пообещал Руслан.
— Я здесь, на дереве.
— От жук березовый! Ты чего там?
— Слышь, Руслан, меня Рекс Буранович не хочет на операцию брать, запер.
— Значит, сиди.
— Не могу я сидеть. Слышишь, Руслан, если я в машине спрячусь? Бураныча ты повезешь?
— Ну я.
— А я в машине вместе со всеми. Тип-топ?
— Лезь. Только Бураныч тебя всё равно снимет.
— Откуда он узнает, что я там?
— А я ему скажу.
— Такой, да? Тебе что, больше всех надо?
— Как же я ему скажу, что не видел, когда видел?
— Он тебя и спрашивать-то не будет!
— Всё одно: если видел, обязан доложить.
Доложить, доложить! Вон солнце выглянуло, ты тоже докладывать будешь: «Рекс Бураныч, солнышко появилось!». Не смеши, а то упаду.
— То солнышко, а то ты. Если видел, обязан доложить как штык.
— Слушай, ты вообще-то мне помочь хочешь? Что ты как этот… Ну, Русланчик…
— Вообще-то, конечно… Ты полное право имеешь… Только не можу я. Если видел, обязан…
— Ну, заладил! Слушай, ты уйди на минутку!
— Не можу технику бросать. Не положено.
— Ну, отвернись.
— Та я ж услышу! У меня уши знаешь какие?
— Заткни!
— Та не можу, — страдая, сказал Овчаренко. — При исполнении не положено.
— Что же делать, Русланчик? Я тебя не выдал, что ты меня допрашивал, а ты…
— Ладно, слухай сюда. Кашлять при исполнении можно? Не воспрещается. Я вон туда отвернусь, буду кашлять, ничего не увижу и не услышу. Только ты тихо, а то услышу — всё пропало. Кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе…
Спускаясь с дерева, Шарик тряхнул ветку, и опять посыпались эти проклятые каштаны: тра-та-та-та!
— Шо такое? — в отчаянии воскликнул Овчаренко. — Шо я слышу? Каштаны сыплются отчего-то…
— Это ветер налетел, — сказал Шарик, — ш-ш-ш-ш… у-уу-у…
— Правильно! Это же ветер! Холодно… кхе-кхе-хе…
Шарик забрался в кузов машины; спрятался за бортом и сказал:
— Всё, ветер ушел. Овчаренко осторожно обернулся.
— Да. Вроде ушел. Ветер ушел, а все идут сюда. А мне нужно заводить мотоцикл…
