Сын банкира вспрыгнул на стул, отмахиваясь зонтиком.

– Ах, любимый! На кого ты меня променял?!

На сцену взлетела рыжая Адель, заламывая руки.

Ей не требовалась помощь невропастов: Адель и так была в восторге от собственных талантов. Тем легче, подумал Лючано. Хотя, кажется, кто-то из «Вертепа» чуть подправил заламывание рук, сняв излишек вульгарности.

– Уйди, чудовище разврата! Не нарушай мужской дружбы! – с пафосом продекламировал «би-клоун».

Пафос был заслугой Никиты: конопатый непоседа умел это лучше других.

«Их подписи стояли в контракте. Шармаль-младший подписал как заказчик, оплачивающий услуги. И, отдельным пунктом, всегда присутствующим в договоре на коллективную работу: мар Зутра – это, похоже, гематр в жилетке, затем – Адель Легран, Барри Сильвер… Пятнадцать подписей, трижды удостоверяющих согласие на контактную имперсонацию, не связанную с насилием, не влекущую за собой… без последствий, без побочных явлений, и так далее. Невропаст не может работать с куклой, если кукла не согласна. Наверняка подписавшиеся не вникали в суть дела: сын банкира сказал, что будет весело…»

Что произойдет, если на эстраду полезут гости, чьих подписей не было в контракте, Лючано не волновало. Обязательно полезут. И ничего не произойдет. Те, кто не дал согласия – хотя бы потому, что его у них не спросили! – останутся вне поля коррекции. Пустяки. Шармаль-младший хочет веселиться. Очень хочет. И платит за помощь. Бедняга…

– Ты даму оскорбил, козел вонючий! – Шармаль с гневом воздел зонтик.

– Дуэль! Дуэль! – раздались крики в толпе.

– Секунданты?

– Я!

– И я!

Теперь работал весь «Вертеп». Слаженно, четко. Четыре вербала, четыре моторика. Сына банкира, как заказчика представления, вели сразу трое: Степашка, перебросивший «би-клоуна» Оксанке, и Григорий с Кирюхой. Остальные невропасты работали кукол «плетенкой», время от времени сдавая друг другу освободившиеся нити: ловко, незаметно, словно шулер – крапленые карты. Один правил походку, другой корректировал жестикуляцию, третий – мимику, четвертый подкидывал реплику: тайком, из своего богатого арсенала, заготовленного впрок для подобных случаев…

Маэстро Карл был бы доволен, подумал Лючано.

«И ты прав, малыш», – согласился издалека маэстро Карл.

Лючано удивился, когда после работы голем пригласил его пройти в отдельный кабинет, расположенный в южном крыле виллы. А вскоре удивился во второй раз. Потому что в кабинете его ждал Шармаль-старший, который сейчас должен был находиться где угодно, только не здесь.

Пожилой гематр, не вставая из кресла, смотрел на Тарталью.

Лючано втайне поежился: он всегда нервничал, когда на него смотрели гематры. «Математика бытия, – говорил маэстро Карл, – это, малыш, хуже, чем скальпель препаратора». Трудно сохранять спокойствие под взглядом ледяных глаз, которые способны исчислить, взвесить и измерить тебя оптом и в розницу, со всеми потрохами. Так и ждешь, что тебе налепят на лоб гематрицу, как марионетке в лавке игрушек.

И заставят плясать без прикосновения живой руки.

– Я – Лука Шармаль. Отец бездельника, устроившего эту вечеринку. Вы, как я знаю, Лючано Борготта, руководитель труппы контактных имперсонаторов.

Пожилой гематр не спрашивал. Он просто говорил: ровно, размеренно, без интонаций.

Он произносил слова.

Слова несли информацию, и больше ничего.

– Вы абсолютно правы, мар Шармаль. Для меня большая честь…

Банкир остановил Тарталью скупым движением руки.

– Примите мою благодарность, мэтр Борготта. Мою искреннюю благодарность.

Лицо Шармаля-старшего походило на гипсовую маску, на которой двигались одни губы. Голем – и тот, со всей его утрированной нарочитостью, выглядел более человечным. Слово «искренняя» в устах банкира звучало жутковато.

Лючано знал, что гематры в возрасте часто страдают атрофией мимических мышц лица. Им прописывают целый комплекс упражнений: стоя перед зеркалом, улыбаться, растягивая губы, хохотать, гримасничая, недоумевать, вздергивая брови на лоб… Короче, рожи корчить.

Он не хотел бы однажды увидеть, как это происходит.

«Ты в курсе, что такое насильственный смех или плач? – спросил маэстро Карл, которого здесь не было. – Они не связаны с эмоциями, малыш. Это судороги. Они возникают вследствие спастического сокращения мышц, ответственных за мимику. Это ложь твоего лица. Лица-предателя».

– У моего сына диагностировали прогрессирующую монополяризацию психики в первой стадии. Вы знаете, что это такое?

– Нет, мар Шармаль.

– Поясняю. При этом заболевании высшая нервная деятельность локализуется в одной, крайне узкой области. Все остальное постепенно перестает интересовать больного, пока сознание не зацикливается полностью, становясь самодостаточным. Вплоть до исчезновения реакций на внешние раздражители. В итоге – коллапс психики, каталепсия и неопределенно долгое существование в состоянии глубокого апато-абулического синдрома. Синаптические связи закольцовываются. Мозг продолжает работать, но он работает сам на себя, на решение ограниченного круга математических задач исключительно внутреннего, абстрактно-теоретического характера. Без выхода вовне. Я понятно изложил?

– Вполне.

На самом деле Лючано мало что понял, но его мороз продрал по коже. Банкир говорил о страшной болезни собственного сына так, словно сообщал прогноз погоды на завтра.

– С нами иногда такое случается. Издержки специфического склада ума гематров. Мой сын принял решение лечь в санаторий профессора Мваунгве, для курса интегральной психокоррекции. Это долгая и не слишком приятная процедура. Уверен, теперь срок лечения сократится минимум вдвое. Айзек просто в восторге. Он счастлив. И я тоже.

– Я очень рад, мар Шармаль. Мы всего лишь скромные артисты…

Снова жест: сухой и взвешенный.

Приказ замолчать.

– В дополнение к утвержденному гонорару, мэтр Борготта, я от своего имени перевел на ваш счет определенную сумму. Я умею быть признательным, когда речь идет о моих близких. Спасибо. Вы можете идти. Голем вас проводит.

Голос банкира по-прежнему звучал ровно, а лицо ничего не выражало.

Бывают дни, когда я сожалею о выборе профессии.

Кто я – невропаст Тарталья? Актер? – нет. Выпусти меня на сцену, поставь перед линзами голо-камеры – я даже не смогу как следует сказать: «Ваш рейс, синьор!» Я не умею, я знаю, как должно быть. Я могу подсказать, подправить, видоизменить, но только в одном случае: мне нужен исходный материал. Я не творец, я суфлер.

Не рассказчик – подсказчик.

Да и суфлер я с недавних пор никудышный. Хорош суфлер, который в любой момент может высунуть из будки ствол парализатора и вместо реплики подать актеру славненький разрядик…

Впрочем, бывают дни, когда я…

Нет, не радуюсь выбору профессии, а просто не сожалею о нем.

Счастливые дни.

– Какой хорошенький!

Цепкая ручка ухватила Лючано за локоть. Вторая ручка, цепкая не менее, а может, и более, чем ее сестрица, игриво шлепнула юношу по заднице. Удовольствия жертва насилия не получил, но на всякий случай остановился.

– Красавчик, ты у нас с какой стороны?

Вопрос за парсек отдавал каверзой.

– Со стороны невесты, – как учили, ответил Лючано. – Дальний родственник.

Он изо всех сил старался не чихнуть от смолисто-приторного аромата духов. В этом сезоне в моду вошли запахи, которые юный невропаст не одобрял. Кроме странной, противоречивой гаммы, вызывавшей неудержимый свербёж в носу, линия элитных парфумов «Бу-Сабир» позволяла вплетать в композицию легкие тона эмоциональных состояний носителя. Сейчас, например, в эфемерной сладости сквозил заметный оттенок симпатии и сексуального возбуждения.