В черновиках мемуаров Рокоссовский писал:
«Должен сказать, что Сталин был хорошим психологом. Он понимал состояние командующего в тяжелой обстановке и своим теплым отношением, выраженным словами, умел подбодрить, успокоить и воодушевить, а самое ценное, что можно было вынести из разговора с ним, — это чувство большого с его стороны доверия к человеку. Это производило на меня огромное впечатление. Обычно после каждого такого разговора следовало и усиление армии различного рода средствами и людьми. Помощь иногда была очень скромной, но тогда мы были всему рады. Было действительно очень тяжело».
Этот фрагмент мемуаров доказывает, что Константин Константинович понимал, что все в стране, в том числе и применительно к Красной армии, делается по приказу Сталина. Вряд ли в годы войны он продолжал верить, что НКВД мог самостоятельно, без ведома генсека, сфабриковать дело против него, высокопоставленного командира Красной армии.
Теперь Рокоссовский оказался в подчинении у Жукова, который еще в начале 1930-х годов был его подчиненным. Наверное, Константину Константиновичу было немного обидно. Он мог представить себе, каких бы высот достиг, если бы не арест и два с половиной года в тюрьме. Вполне возможно, что он, а не Жуков возглавил бы советские войска в сражениях на Халхин-Голе, благо, что у него был большой опыт службы как в Монголии, так и в пограничных с ней районах советского Дальнего Востока. А после этой победы он вполне мог стать, по примеру Жукова, командующим Киевским особым военным округом или начальником Генштаба. Быть может, после начала Великой Отечественной войны было бы лучше для армии и страны, если бы на месте М. П. Кирпоноса или Г. К. Жукова оказался Рокоссовский. Константин Константинович был уверен, что лучше бы справился с соответствующими обязанностями, чем эти генералы. Не исключено, например, что, в отличие от Кирпоноса, он в начале сентября 1941 года рискнул бы начать отступление войск Юго-Западного фронта из киевского «котла» даже без санкции Ставки и тем самым спас бы значительную часть их от уничтожения. Правда, при этом у Константина Константиновича все равно были бы большие шансы погибнуть, как Кирпонос, или попасть в плен. А на посту начальника Генштаба он, быть может, сумел бы отстоять перед Сталиным ту точку зрения, что не стоит наносить на второй день войны плохо подготовленные контрудары по вторгшимся германским войскам, да еще в условиях господства в воздухе неприятельской авиации. В мемуарах Рокоссовский жестко критиковал решение Сталина и Жукова о нанесении таких контрударов, считая, что они привели только к неоправданным потерям в людях и технике.
Но в целом, я думаю, если бы Рокоссовский оказался бы в начале Великой Отечественной войны на месте Жукова, это не имело бы существенного влияния на общий ход войны. Ведь поражения Красной армии в начальный период войны определялись скорее общим уровнем ее подготовки и особенностями сталинской стратегии, а не военными талантами отдельных полководцев. А ближе к концу войны все равно сработал бы «польский фактор» в биографии Рокоссовского, и его отстранили бы с нацеленного на Берлин фронта, поскольку столицу должен был брать представитель коренной национальности. Уже не за горами было время «споров о русском приоритете» и преследования «безродных космополитов».
Рокоссовский вспоминал:
«Корпус переводился на Украину, был еще в пути, и нарком пока направил меня в распоряжение командующего Киевским Особым военным округом генерала армии Г. К. Жукова. Я должен был помочь в проверке войск, готовившихся к освободительному походу в Бессарабию. В моем присутствии нарком сообщил об этом по телефону командующему округом.
Я был включен в группу генералов, работавших под руководством командующего войсками округа. Мы все время проводили в частях. Поручения генерала Жукова были интересны и позволили мне уяснить сильные и слабые стороны наших войск. Но недолго нам пришлось вместе с ним работать на Украине: Георгий Константинович Жуков уехал в Москву на должность начальника Генерального штаба, а я, вернувшись из Бессарабии, вступил в командование корпусом».
На этот раз кавкорпусом пришлось командовать в течение полугода. В ноябре Константин Константинович принял формируемый 9-й механизированный корпус. Он состоял из трех дивизий: 131-й моторизованной полковника Н. В. Калинина, 35-й танковой генерал-майора Н. А. Новикова и 20-й танковой полковника М. Е. Катукова. Последний перед началом Великой Отечественной войны заболел, и в бой 20-я танковая дивизия вступила под командованием его заместителя полковника В. М. Черняева. Начальником штаба корпуса был генерал-майор А. Г. Маслов.
Корпус подчинялся непосредственно штабу Киевского особого военного округа. Как и другие соединения, он усиленно готовился к войне. Рокоссовский вспоминал:
«Откровенно говоря, мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор. Было ясно, что она все равно нападет на нас. Но договор давал нам возможность выиграть время для укрепления нашей обороны и лишал империалистов надежды создать единый антисоветский фронт.
Сколько эта „оттяжка“ продлится, в нашем корпусном масштабе знать было не дано. Однако времени мы не теряли. В первую очередь сосредоточили свое внимание на подготовке командиров и штабов. Проводились командно-штабные выходы в поле со средствами связи и обозначенными войсками, военные игры на картах и полевые поездки по наиболее вероятным маршрутам движения корпуса на случай внезапной войны. Обязали всех офицеров обеспечивать повседневную боевую готовность подразделений и частей, не дожидаясь полного укомплектования…
В мае 1941 года новый командующий Киевским Особым военным округом М. П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба (то есть, фактически, рекогносцировку. — Б. С.). В ней принимал участие и наш мехкорпус, взаимодействуя с 5-й общевойсковой армией на направлении Ровно, Луцк, Ковель…
Невольно вспоминалась мне служба в Приморье и в Забайкалье в 1921–1935 годах. При малейшей активности „соседа“ или в случае передвижения его частей по ту сторону границы наши войска всегда были готовы дать достойный отпор. Все соединения и части, находившиеся в приграничной зоне, были в постоянной боевой готовности, определяемой часами. Имелся четко разработанный план прикрытия и развертывания главных сил; он менялся в соответствии с переменами в общей обстановке на данном театре.
В Киевском Особом военном округе этого, на мой взгляд, недоставало.
Еще во время окружной полевой поездки я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И. И. Федюнинский, С. М. Кондрусев, Ф. В. Камков (командиры стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией. Однажды заночевал в Ковеле у Ивана Ивановича Федюнинского. Он оказался гостеприимным хозяином. Разговор все о том же: много беспечности. Из штаба округа, например, последовало распоряжение, целесообразность которого трудно было объяснить в той тревожной обстановке. Войскам было приказано выслать артиллерию на полигоны, находившиеся в приграничной зоне. Нашему корпусу удалось отстоять свою артиллерию. Доказали, что можем отработать все упражнения у себя на месте. И это выручило нас в будущем. Договорились с И. И. Федюнинским о взаимодействии наших соединений, еще раз прикинули, что предпринять, дабы не быть захваченными врасплох, когда придется идти в бой.
Делалось все, что было в пределах наших сил и прав, начиная с систематического наблюдения за разработкой мобилизационных документов. В частности, проверили народнохозяйственный автотранспорт, приписанный к корпусу. К сожалению, в гражданских организациях этому вопросу не уделяли должного внимания. (Скажу сразу: в связи с тяжелой обстановкой, сложившейся с 22 июня в приграничной зоне, 9-й мехкорпус не получил ни одной машины из приписанных по плану мобилизации; она, кстати, была объявлена уже в момент выступления корпуса в боевой поход.)
И самое тревожное обстоятельство — истек май, в разгаре июнь, а мы не получили боевую материальную часть. Учебная техника была на износе, моторы доживали свой срок. Пришлось мне ограничить использование танков для учебных целей из опасения, что мы, танкисты, окажемся на войне вообще без каких бы то ни было танков.
21 июня я проводил разбор командно-штабного ночного корпусного учения. Закончив дела, пригласил командиров дивизий в выходной на рассвете отправиться на рыбалку. Но вечером кому-то из нашего штаба сообщили по линии погранвойск, что на заставу перебежал ефрейтор немецкой армии, по национальности поляк, из Познани, и утверждает: 22 июня немцы нападут на Советский Союз.
Выезд на рыбалку я решил отменить. Позвонил по телефону командирам дивизий, поделился с ними полученным с границы сообщением. Поговорили мы и у себя в штабе корпуса. Решили все держать наготове…»
