Решив, что грубые действия порой эффективнее изящных, я подошел к высокой стеклянной колбе, где кипела ядовито-зелена жидкость, и примерился, прищурив глаз. Потом достал из кармана ножик Уома, и с силой замахнувшись, саданул рукоятью по стеклу. В плечо отдало резкой болью, а на колбе появилось лишь маленькое белое пятнышко. Но я не сдавался, и продолжил, скрипя зубами, долбить в эту точку, пока стекло не покрылось узором трещин.

Потом я с усердием матерого вандала, стал ковырять лезвием наиболее язвимое место, пока наконец преграда не была преодолена. Из небольшой дырочки, размером в медный грош самого малого номинала, с силой забила зеленая струйка. Я поспешно отошел на несколько шагов, не зная степени токсичности этого алхимического вещества.

А оно тем временем медленно, но уверено растекалось по полу, и не оставалось никаких сомнений, что рано или поздно из колбы выльется где-то половина жидкости. Этого вполне достаточно, и я не стал поглядывать на другие сосуды, где кипели подобные жижи, разве что иного цвета.

Вероятно своими действиями я только что нанес государству ущерб в сотни золотых монет, ведь алхимические субстанции стоили очень дорого, но меня это волновало мало. Казна у Союза большая, а вот мне для успешного побега требовалось, чтобы судно начало терять высоту.

У ножа треснула рукоять, и он был бесполезен, поэтому я бросил его на пол. Потом, переступив через бесчувственное тело, подошел к двери и покинул ходовой отсек.

После того, как я повредил важную составляющую корабля, следовало позаботиться о следующем пункте своего побега. А именно: скрыться с глаз долой, чтобы меня не нашли. Корабль будет неизбежно терять высоту, но случиться это не сразу. Я предполагал, что его нос коснется воды где-то ранним утром, или же немного раньше. И следовало позаботиться, чтобы за это время экипаж не содрал с меня шкуру. Ведь рано или поздно, человек которого я вырубил очнется, и забьет тревогу. Потом найдут Уома, и матросня дружным строем во главе с боцманом, начнет прочесывать каждый закоулок корабля.

Мне на ум приходило несколько вариантов того, как и где можно спрятаться: от откровенно бредовых, до тех, что имели право на жизнь. Так я практически сразу откинул возможность смешаться с остальными заключенными. Меня, скорее всего не отыскали бы до поры до времени, но и выбраться с трюма у меня бы не вышло, не говоря о том, что в него еще нужно было попасть. Нет, куда как лучше смотрелась идея спрятаться в каюте какого-то офицера. Вряд ли кто-то посмеет подумать, что капитан или старпом укрывают беглеца. Подозревая, что они тоже будут заняты поисками, и вряд ли заглянут под собственные кровати. А я, когда придет время, спокойно открою окно и сигану в морскую пучину. Надеюсь плавать я умею, а не то очень смешно получиться.

Впрочем, на примете у меня было еще несколько вариантов действий. Пока же, когда на судне еще не случился переполох, мне следовало занять максимально выгодную позицию. Бессмысленно оставаться на нижней палубе, которая в конечном итоге станет для меня ловушкой. Деваться отсюда некуда. Поэтому нужно подняться сначала на среднюю, где сейчас находилось большинство экипажа, а потом и на верхнюю палубу.

Логика мне подсказывала, что вряд ли матросы, свободные от вахт, сейчас безудержно веселятся, заливая себе в глотки вэнсианский ром. Как я понял, каждому рядовому члену экипажа полагалось по пол стакана в день, а напиться с такой дозы мог разве что Уом, организм которого не особого хорошо воспринимал алкоголь. Так что следовало сохранять предельную осторожность.

Я долго ждал, когда от лестницы отойдет зазевавшийся матрос, а потом бегом бросился к ней, перескакивая сразу через несколько ступенек. Моя спешка едва не стоила мне головы, так как я шагнул в коридор средней палубы как раз тогда, когда в него свернуло несколько человек.

В ужасе застыв на месте, я хаотично соображал, но адекватного решения так и не придумал. Пользуясь тем, что шедшие мне навстречу люди увлеченно беседовали между собой, а их одежда выдавала в них офицеров, я попросту отвернулся к стене, сделав вид, что оттираю с нее грязь. Про себя я молился, чтобы на «Бочке» не существовало панибратских отношений между офицерами и матросней. Будет очень нехорошо, если кто-то из этих людей знает каждого члена экипажа в лицо, и поймет что я чужак.

Но пронесло. Люди прошли мимо меня, спустившись по лестнице, а я украдкой посмотрел им вслед. Для них я был словно невидимкой, и это подвигло меня на нахальное поведение. Решив, что крадучись из угла в угол буду выглядеть очень подозрительно, я пошел по коридору ровным шагом, изображая из себя одного из своих.

Мне везло. Я не встретил по пути никого, кто мною бы заинтересовался. Коридоры пустовали, и лишь отдаленные голоса и звуки доносились до моих ушей. Памятую, что где-то здесь кают-компания и кубрики, я старался держаться от источников шума подальше.

Когда я наконец выбрался на верхнюю палубу, и прохладный ветер заиграл с моими волосами, захотелось прослезиться от счастья. Я так привык к сырости и вони своих камер, что совершенно забыл, каков воздух свободы на вкус.

Но свободным я еще не был.

Над головой возвышались высокие мачты, расправившие гигантские белые паруса, которые иногда хлопали на ветру. Справа, вровень с кораблем, виднелось заходящее солнце, отбрасывающее ярко-красные лучи на такелаж и обшивку. Выглядело все это очень красиво, но у меня не было времени любоваться красотами. Еще будет время, ну а сейчас следует максимально воспользоваться моим единственным преимуществом. Тем, что меня пока еще никто не ищет.

В офицерской кают-компании, находившейся в непосредственной близости от капитанской каюты, стояла непринужденная обстановка, как было всегда, когда собирались старые друзья. Капитан Родстер, старший помощник Горчин, судовой лекарь Сонд и корабельный секретарь Илаййа восседали за обеденным столом, разделяя вечернюю трапезу. Штурман Бимс и боцман Орудж отсутствовали по причине выполнения своих прямых обязанностей.

К ужину подали жареных цыплят, печеные яблоки и пропаренные в специях зерна риса. В отличие от своего живого груза, корабельные офицеры привыкли питаться хорошо. На столах так же присутствовало несколько графинов из тонкого стекла, где плескались вино, вэнсианский ром и бренди соответственно.

— Очень интересный случай, — согласился Сонд, когда все дослушали историю капитана о кораблекрушении, в котором ему посчастливилось выжить еще юнгой. — Я бы лично не смог ступить на палубу воздушного корабля, пережив такое.

Капитан Родстер улыбнулся пьяной улыбкой, после чего погрозил пальцем.

— У меня не было особого выбора, — вздохнул он, запивая свои слова ромом. — Служба есть служба.

— Это верно, — кивнул Горчин, который был за столом самым молодым. — Служба есть служба.

За это выпили и закусили. День выдался не самым приятным, «Бочка» едва не угодила в воздушную яму, поэтому немного расслабиться за ужином было позволительно. Секретарь Илаййа, вытирая жирные пальцы о полотенце, поинтересовался:

— А каково это?

— Каково что? — не понял подвыпивший Родстер.

— Ну, терпеть кораблекрушение. Быть на борту, и знать, что поделать уже ничего нельзя.

Капитан задумался, вспоминая, но память его подвела. Все же это случилось очень давно, и деталей он не помнил. Но кое-что мог сказать наверняка:

— Страшно. Падать вниз, находясь в деревянной коробке корпуса, страшно до жути.

На этих словах внутренняя обшивка корабля, словно по какому-то злому волшебству, задрожала, а ей вторили стекла на окнах и посуда на столе. Один из графинов, что был почти пуст, перевернулся и ром пролился на скатерть. Под потолком закачалась люстра.

— Что это? — в испуге спросил Илаййа, вжимая голову в плечи.

Капитан сощурил глаза, а старпом встал на ноги. Вибрация продолжалась, словно судно вошло в зону турбулентности. Но никаких предпосылок к этому не было, более того: капитан и помощник лично убедились, что на горизонте не предвещается никаких сюрпризов. Небо впереди корабля ожидалось чистое, словно слеза младенца.