Я поймала умоляющий взгляд Анны Михайловны и напряженно-ожидающий отца Николая. А что если венчание станет тем шагом, который нас всех примирит? Ростислав, казалось, задумался о том же.

Итак, мы дали согласие. Инна Константиновна воодушевилась. На следующий же день она водила меня по магазинам, покупала тонкую белую ткань на платье, выбирала венок, фату. Разыскала какую-то многоопытную портниху и привела к ней меня, заказчицу.

— Свадебное платье? — предвкушая интересный женский разговор, откликнулась румяная мастерица, — конечно, сошьем! Какие будут пожелания?

Я замялась. К стыду моему, никаких пожеланий у меня не было. Видя это затруднение, портниха спросила просто:

— Ну, как тебе сшить: чтобы было пышное или облегающее?

— Да как сошьете.

— Да я как угодно сошью. На то я и модистка! — прибавила она с достоинством, — ты только скажи, как тебе хочется!

— Да мне как-то все равно, извините, — призналась я.

Портниха сдвинула очки на лоб.

— Ну, знаете ли, видела-видела я заказчиц, но таких у меня еще не было. Так как же все-таки шить? — обратилась она к Инне Константиновне.

— Сшейте ей, пожалуйста, по своему вкусу, — пришла та мне на помощь, — у вас ведь такой опыт…

Когда мы вышли на улицу, Инна Константиновна посмотрела на меня укоризненно. «Тетя Инна, простите, мне некогда было об этом подумать, — ласкаясь к ней, проговорила я, — Да и вообще я не привыкла, чтобы моим мнением так сильно интересовались…»

— Да уж, — засмеялась она. Кто-кто, а Инна Константиновна хорошо знала, что мама шила почти все мои платья и блузки строго по основной выкройке.

Но самое смешное, как выяснилось, было еще впереди. Явившись в назначенный день и час на примерку я к ужасу своему обнаружила довольно милое белое платьице… с огромнейшим вырезом на спине! Я никогда так не одевалась!!!

Но какие у меня могли быть претензии?

В те бесконечно далекие дни, когда я заплетала волосы в две тугие косы и в шароварчиках приходила на зимние вечерние спевки в Троицкий, в те самые дни, когда меня клевали в школе и не замечали дома, я любила иногда пофантазировать.

Мне представлялось: в кафедральном соборе поет архиерейский хор. Море свечей и множество народа — ведь меня знают все прихожане и клир! По усыпанной цветами ковровой дорожке, утопая в белоснежной пене роскошного свадебного наряда, под руку со своим избранником я направляюсь к алтарю. За нами идут три мои подружки — Тоня, Зина и Майя — все в одинаковых голубых платьях. Вокруг счастливые, улыбающиеся лица родственников, друзей и знакомых. Даже мои неверующие сослуживцы пришли посмотреть, как это — венчаться в церкви! Над нашими склоненными головами священник поднимает золотые венцы… Гремит троекратное «Многая лета»…

И вот мы стоим с Ростиславом в маленькой церквушке на самой окраине города. Церквушка почти пуста, мы приехали, когда служба уже закончилась. На клиросе нескладно поют несколько писклявых старушонок. Я в самом обыкновенном, не длинном, белом платье, да еще и с вырезом на спине, который с горем пополам прикрыли толстой косой и фатой. В стороне — заплаканное лицо мамы, рядом небольшая группа родственников Ростислава.

Дома — скромный семейный обед, на котором с моей стороны только Инна Константиновна. Мама, впрочем, тоже присутствует, но она все время лежит где-то в дальней комнате с компрессом на голове и ложками пьет пустырник.

Вот как порой исполняются детские мечты…

Город Кременец расположен в долине, образуемой отрогами Карпат. Его многочисленные извилистые улочки спускаются к центральной городской площади по склону громадной конусообразной горы, которая господствует над всей долиной. На вершине ее высятся развалины старого замка. Это гора и крепость королевы Боны. Любой местный житель расскажет вам легенду о том, как, проезжая по мосту, подвешенному на кожаных ремнях над пропастью, Бона, жена польского короля Сигизмунда I, упала и разбилась. Хотя, если верить историкам, королева ни разу не бывала в этих краях. Тем не менее эта красивая итальянка двадцать лет владела и городом, и крепостью, одной из самых древних и неприступных на Волыни.

Здесь, в очаровательной западноукраинской провинции родилась и выросла добрейшая Анна Михайловна, в девичестве Тучемская. Здесь она училась в гимназии и Епархиальном училище, здесь прохаживалась в воскресные дни по центральной городской улице, называемой Широкой. Ее родитель, дедушка Ростислава, отец Михаил Тучемский, был членом духовной Консистории и настоятелем главного Кременецкого храма — Николаевского собора, расположенного на Широкой.

В качестве молодоженов мы гостили у тетушки моего мужа, Ирины Михайловны Тучемской. У порога ее небольшого гостеприимного дома рос желтый олеандр, посаженный еще матушкой отца Михаила, Домникией, страстной цветочницей. Увлечение цветами в этой семье передавалась по наследству, о чем свидетельствовали нежные лепестки душистого горошка, увивающие невысокую ограду, и разноцветные петунии, буквально затопляющие сад! Ветерок доносил из разных его концов запахи резеды и роскошного белого дурмана, а с наступлением темноты в открытое окно нашей спальни проникал пленительный и тонкий аромат маттиолы.

По утрам, позавтракав вместе с любезной тетей, мы уходили гулять по окрестностям. На Замковую гору туристы поднимались по спирально уходящей вверх тропе. Нельзя сказать, чтобы это было очень легко, но усталость, вызываемая восхождением, вполне вознаграждается видом, который открывается с вершины. Весь Кременец с его садами, храмами, колокольнями и воспоминаниями о минувших временах, как на ладони. У подножия соседней горы Черчи видна покрытая кряжистыми каменными крестами и надгробными плитами поляна — захоронения казаков, погибших в битве с польскими магнатами.

От замка королевы Боны уцелели три каменные стены и ворота на противоположной стороне. Сохранились и высеченные в цельной скале невысокие комнаты с маленькими окошками, напоминающими бойницы; порой можно наткнуться и на входы в настоящие подземелья. Подумать только! Когда-то здесь над головами пленников гремела веселая музыка, задавались пиры, и слышалось ликование буйной шляхты. Когда-то вокруг крепости ожесточенно рубились воины, штурм сменялся штурмом, и даже сам Батый стоял у этих стен! А теперь среди нагретых солнцем развалин царит загадочное безмолвие, а внизу мирно течет жизнь маленького волынского городка.

— Знаешь, — сказал мне Ростислав, когда мы поднялись на самую вершину, — я всегда знал, что Он добр ко мне, даже незаслуженно добр. Но этот последний Его подарок, то есть ты…

Он нежно прижал меня к себе и поцеловал в висок. Потом снова сказал:

— Знаешь…

— Знаю! — засмеялась я.

— Что же ты знаешь? — удивился он.

Как только я закончила шептать ему в ухо это стихотворение, он широко раскрыл глаза и воскликнул:

— Это ты так здорово сочинила?!

Я трагически подняла взгляд к небу — какое невежество!

— Анна Ахматова!

Мы расхохотались.

— Значит, Анна Ахматова, — пробормотал он. — Какая умница Анна Ахматова, а главное — все про нас знала!

Мы отправились дальше. Почти посредине горы нам встретился колодец, по слухам невероятно глубокий. Его выбил в скале князь Януш, побочный сын Сигизмунда. Местные жители говорили, что подойти к нему вплотную и заглянуть внутрь без риска свалиться вниз просто невозможно, потому что нет никакого наземного ограждения, а огромная глубина сильнейшим образом кружит голову. Но меня одолевало любопытство, и мы почти ползком приблизились к краю загадочной горной бреши и осторожно заглянули внутрь. Кроме гладких стенок, пропадающих во мраке, ничего не было видно; из пропасти веяло холодом и сыростью.