«Вначале, — говорит один из очевидцев описываемых событий, один из придворных, сеньор де Мезре, — это было даже хорошо, ибо благодаря прекрасному полу при дворе воцарились вежливость и учтивость, а у благородных людей появилась возможность проявить великодушие. Но нравы скоро развратились; должности и благодеяния распределялись по прихоти женщин, и они стали причиной того, что даже в правительстве утвердились очень скверные правила» ^[91].

Естественно, большинство входивших в «маленькую компанию» девиц «обрабатывались» королем, как остроумно выразился один из летописцев. Каждый вечер двоих-троих или даже больше вызывали в королевскую спальню, где их раздевал паж ^[92]. Их ожидала тяжелая бессонная ночь, ибо Франциск I бездеятельности не любил. Нередко он осчастливливал каждую из девиц по несколько раз, ибо король очень легко возрождался из пепла. «Поэтому, — отмечает один из историков той эпохи, — ему нужно было выбрать своей эмблемой не саламандру, а феникса». Правда, впрочем, и то, что, подобно животному, изображенному на его гербе, король Франции чувствовал себя в своей стихии, королевским жезлом воспламеняя жар, который таился в этих дамах.

До такой степени, что обер-шталмейстер говорил о нем: «„Чем дальше, тем больше хозяин увлекается женщинами и потерял, видно, всякий стыд“. Ни одна дама не могла против него устоять. Достаточно было ему появиться с его горящими глазами, раздувшимися ноздрями и привлекательной фигурой, как самые стыдливые забывали обо всем»[93].

Немудрено, король был красив, красив именно мужественной красотой. Английский хронист Эдвард Холл описывал его «как красивого государя с веселыми карими глазами, крупным носом, полными губами, широкой грудью и плечами, стройными и длинными ступнями». И дамы находили удовольствие в любовании и наслаждении всем этим. Другие современники отмечали хорошую фигуру короля, бледный цвет лица, приятный и даже завораживающий голос, приветливость, красноречие и обаяние. До последних дней своей жизни он сохранил этот притягательный, этот величественный и полный достоинства облик.

Так, за год до смерти Франциска посол Венеции писал: «Его облик до такой степени королевский, что человек, даже если он никогда не видел его лица, при первом взгляде сразу сказал бы: „Это король!“ Каждое его движение так благородно и величественно, как ни у одного подобного ему принца или государя». Таков был этот друг турниров и войны, одержавший к тому же несколько странных побед, подчас с утрированным, подчас с поверхностным понятием о рыцарской чести, таланты же его всегда были скорее блестящи, чем основательны, но и этого одного было уже слишком много для одного человека, хотя бы и короля. Панегиристы же всегда подчеркивали его красоту, его животную склонность нравиться и производить впечатление, подчас проявляя себя не только рыцарем, но и знатоком, покровителем и меценатом искусства и науки.

Но вернемся от общих и вполне благожелательных слов о короле к Жану де Лавалю, получившему приглашение явиться ко двору и сразу понявшему, чем это ему грозило.

Чтобы выиграть время, он ответил, что супруга его чересчур застенчива к он не желает ее ни в чем неволить.

Последовало второе послание. Теперь Жан де Лаваль ясно понял, что ему предстоит горькая доля и мученическая роль супруга-рогоносца.

Но и в этот раз он решил не сдаваться без боя и отбыл в Блуа один. Как обычно, в честь приехавшего (а тем более приглашенного) гостя был устроен торжественный обед, но все сразу заметили, насколько король разочарован. На все его расспросы о жене Жан де Лаваль отвечал, что Франсуаза предпочитает одиночество и совершенно потеряла вкус ж придворным забавам.

Король шутливо пожурил его, но взял слово непременно написать и убедить приехать.

По рассказам современника тех событий, обе стороны прибегли к хитрости. Прежде чем покинуть свой замок, Жан велел изготовить два совершенно одинаковых кольца и одно вручил супруге со следующим напутствием: «Если вам случится получить от меня послание с просьбой приехать в Блуа, но в нем не окажется знакомого вам кольца, отвечайте, что больны и приехать ни под каким видом не сможете». Франсуаза обещала исполнить это.

Так что все письма, адресованные ей и лишь понапрасну будившие желание короля, ни к чему не привели. — Франсуаза отвечала, что не может покинуть своего замка.

Трижды писались письма, трижды их содержание становилось известно королю, и он уже с восторгом потирал руки, но… трижды повторялась и приносила свои плоды одна и та же уловка. Король терял терпение и уже полагал, что красавица либо слишком глупа, либо слишком застенчива, и уже начинал забывать ее, даже не узнав.

Жан ле Лаваль вздохнул свободней, но в этот решающий момент допустил присущую подобным людям оплошность — радость чересчур его ослепила, он возгордился тем, что так ловко провел любвеобильного короля, и проболтался. Проще говоря, в пылу дружеской беседы он обо всем поведал камердинеру короля, с которым и государь имел счастье делиться своими секретами. Похвальба погубила хитреца. Камердинер, знавший об амурных намерениях короля, все ему сообщил, сказав, что знает и средство к достижению желанной цели.

На другой день кольцо Жана де Лаваля было у короля, тайно заполучить его не представляло труда, с него сделали дубликат, и в тот же вечер за пиршественным столом Франциск, обратившись к Жану де Лавалю, просил оказать ему еще одну, последнюю, любезность, написав жене последнее, четвертое, письмо. Тот с притворной радостью согласился. На следующий день, встретив его, король произнес:

— Ну, мой друг, дайте же мне поскорее ваше письмо. Я лично вручу его одному из моих гонцов.

Понятно, что королевский гонец, отправляясь в замок Шатобриан, вез в письме и копию кольца де Лаваля. И, само собой разумеется, Франсуаза вскорости была доставлена ко двору.

Появление ее произвело на супруга потрясающий эффект. Он едва не лишился рассудка от ярости, впрочем, что теперь мог он поделать?

Что касается короля, встретившего Франсуазу, выходящую из носилок, то он был совершенно покорен ее красотой.

На этот раз супруг Жан де Лаваль отступил и немедленно отбыл на родину — в Бретань, оставив двор навсегда. Все прошло без особых осложнений. Но Брайтон приводит случай, который говорит нам, что и королям не так легко даются победы в любви. «Я слышал, — говорит он, — что король Франциск захотел насладиться с одной прекрасной и весьма ему полюбившейся придворной дамой, но на пороге ее покоев его встретил муж со шпагой в руке, собиравшийся его убить. Тогда король приставил свою шпагу к его горлу и посоветовал этому дворянину не причинять ему никакого зла, если, конечно, он дорожит своей жизнью, а потом добавил, что, случись ревнивцу намести ему хоть какой-нибудь вред, он либо его убьет, либо прикажет отрубить ему голову, и на ту ночь отправил его на улицу и сам занял его место.

И надо признать, эта дама была весьма счастлива найти такого хорошего защитника и покровителя своей п… ибо с тех пор муж не осмеливался сказать ей ни слова и предоставил ей полную свободу действий!»

И Брантом продолжает со свойственной ему откровенностью: «Я слышал даже, что не только эта дама, но и многие другие добились от короля такого же покровительства. Подобно тому, как кое-кто, воюя за свои земли, водружает на свои ворота королевский герб, эти женщины украшают королевским гербом свою п… так что их мужья не смеют им и слова сказать.

А не будь этого, они проткнули бы их шпагой» ^[94].

И надо признать, что за всем этим его вниманием не была обделена и законная супруга — королева Клод.

Однако в случае с госпожой де Шатобриан дело обстояло иначе. Прошло три года, прежде чем она уступила страстным ухаживаниям короля. Муж прекрасной дамы был нейтрализован одним росчерком пера, каким король назначил его командиром гвардейской роты, и, поскольку Жан де Лаваль был очень честолюбив, милость эта дала прекрасные результаты. Оправившись со своей потерей, он целиком отдался твоим служебным обязанностям. Братья красавицы тоже получили каждый по чудесной награде — старший, господин де Лотрек, был назначен губернатором недавно вновь завоеванного Милана ^[95], два других тоже получили почетные должности при дворе, но несколько позднее.