Наше пребывание там включало в себя попытку осуществить то, что называется 'построение государства'. Мы всерьёз пытались разобраться в них, исходя из наших понятий, вовсе не пытаясь для начала уяснить их понятия. У них всегда было классовое общество - там очень строго определяется, что такое вышестоящий класс, что такое нижестоящий. Вопрос в том, какое место отводится иностранцам.
В деревнях на первый взгляд равенства было побольше, но мне кажется, что эгалитаризма и там не было. Там другие представления о правах человека. Они не произрастают из учений Локка или Руссо. Это чисто европейская концепция. И, если пойти ещё дальше, экспортировать её в Соединённые Штаты и посмотреть, что мы с нею сделали, и как мы внедрили её в наше общество - я имею в виду, что в нашем обществе есть определённое представление о том, что есть вещи, к которым следует относиться с эгалитарных позиций, а есть и другие, к которым не следует. В последние двадцать лет, собственно, вокруг этого велась серьёзная борьба - например, когда чёрные пытались изменить представления, бытующие в обществе, или другие меньшинства. Но в очень узко определённых рамках.
Иногда, когда я работал с вьетнамцами, у меня совсем опускались руки - мне кажется, это происходило потому, что их цивилизация настолько старше нашей, хотя мы обычно и называли их нецивилизованными. Мне нелегко объяснить словами, в чём именно они были более цивилизованы, чем мы, но это так. Я нутром это чувствую. Их система норм, по которым жило их общество, была намного более требовательной. Их нормы поведения в обществе представляли собой самые настоящие правила - не то чтобы они их никогда не нарушали - но существовала определённая система норм, которые были довольно строгими, и которые вьетнамцы воспринимали крайне серьёзно.
Для южных вьетнамцев мы были просто сверхчеловеки. Помню, как однажды увидел американку, которая только что сошла с автобуса. Я тогда стоял там с парой-тройкой вьетнамок. Они оборвали разговор и всё глядели на неё, пока она проходила мимо. Я спросил: 'Как она вам?', а они ответили: 'Ах, какая красавица'. А там была просто девка какая-то, но зато блондинка. Я повернулся к ним и сказал: 'Слушайте, каждая из вас намного красивее. Посмотрите, какие вы: тонкие черты лица, длинные чёрные волосы'. Само собой, они и слушать не хотели. Ну, как мы сами покупаемся на американский миф о голубоглазых блондинках. Они по всему Сайгону видели такие плакаты.
В то время Сайгон был охвачен тем, что социологи называют 'растущие ожидания'. При отсутствии какой-либо технологической базы у них самих на них вдруг обрушился целый поток сверкающей американской аппаратуры, музыкальных устройств, фотоаппаратов и всех прочих ярких штучек, продуктов американских технологий. И они захотели их иметь. Чрезвычайно. На всех уровнях общества. Просто не могли без этого. Случалось, ко мне подходили люди, которым хотелось иметь какую-то вещь, а они при этом даже не представляли, что это такое.
Один мужик узнал, что я еду в Гонконг, и попросил купить ему киноскоп. Он не знал, что это был именно киноскоп. Он думал, что это будет кинопроектор. К тому же, у него и фильмов для просмотра не было. Но это было не главное. Он просто хотел, чтоб эта вещь у него была. Он готов был пойти на что угодно, лишь бы её заполучить. С другой стороны, подобные вещи высоко ценились на чёрном рынке. Поэтому, если бы он решил, что ему эта вещь не нужна, он всегда мог передумать и продать её дороже.
* Little people - одно из американских названий вьетнамцев (Прим. переводчика)
Брюс Лолор
Оперативник ЦРУ
I корпус
Ноябрь 1971 г. - декабрь 1973 г.
НЕДОСТАЮЩИЕ ИНГРЕДИЕНТЫ
Те из нас, кто познал вьетнамский характер, понимают, что этот народ весьма и весьма, отчаянно независим. Да и не очень-то мы им нравились, этим южным вьетнамцам.
Признание уважения к человеку проявлялось там по-разному. Однажды один весьма высокопоставленный деятель из южновьетнамской администрации, у которого был южновьетнамский друг из литераторских кругов, очень меня порадовал. Я познакомился с этим его другом, и тот представил меня свой дочери. Я как-то и не обратил на то особого внимания. Некоторое время спустя один южновьетнамский чиновник, с которым я работал, сказал мне: 'А знаешь, ты ведь первый американец, с которым эта девушка познакомилась и побеседовала. На улицах-то их полным-полно, но отец ни за что не разрешает ей разговаривать с американцами, потому что вы варвары'.
Мы были для них просто скоты какие-то. Множество мелочей, на которые мы и внимания не обращали, дико их обижали, например, если руку кому-нибудь на голову положишь. Сесть скрестив ноги, направив ступню на кого-нибудь - серьезное оскорбление.
Одно из явлений, в чём-то забавных, в чём-то досадных - это когда Америка пыталась навязывать свои ценности азиатам. Когда я был там, в Управлении началась кампания по увеличению числа чернокожих на оперативных должностях. Говорят, в последнее время стремятся побольше женщин на эти должности назначать. Тогда Управление только начинало походить на всё наше общество. Ну, и вот, начали они посылать этих чернокожих - тут я должен предварить свои слова заявлением о том, что мне известно, что каждый раз, когда кто-нибудь заговорит о чернокожих, на это сразу же реагируют в том духе, что он расист или что-то ещё, но ничего подобного у меня и в мыслях нет. Однако случилось так, что Америка сказала, что нам надо назначать побольше чернокожих на ответственные должности, и Управление отреагировало, и у нас появилось больше чернокожих среди оперативников. Некоторых из этих ребят отправили во Вьетнам, сделали их связниками, и им нужно было беседовать с вьетнамскими полковниками, вьетнамскими деятелями из провинциальных администраций, и пытаться добывать информацию или даже их вербовать. И вот заходит он в дом и сразу же, не успев и слова сказать, оскорбляет вьетнамца неимоверно, поскольку вьетнамцы терпеть не могут людей с тёмной кожей, потому что у них тёмная кожа ассоциируется с камбоджийцами, которые для них враги на протяжении многих-многих, очень многих столетий.
Бывало, подойдет ко мне вьетнамец и говорит: 'А кого-нибудь другого не дадите?', а почему - не объясняет. 'Ну, не нравится он нам. Он нас не понимает'. А ты пытаешься объяснить, что он самый что ни на есть хороший человек, и что к его словам прислушивается самый высокий чин в нашей организации, но ни разу такое не прошло. Для некоторых из таких бедняг, чернокожих офицеров, подобный опыт не очень-то способствовал карьерному росту, так как информации они не получали ни разу. Вот подобным вещам мы там и учились. Мы же исключительно с добрыми намерениями... Может, по понятиям нашего общества, мы делали то, что надо. Но в плане попыток добывать информацию от вьетнамцев - просто идиотизм. Но мы всё это делали, и нам приходилось это делать, ибо жизнь была такая.
А если пойдешь к начальнику базы и скажешь: 'Боже мой, да как можно на это дело чернокожего посылать?' ― получишь отметку в личном деле о том, что ты против чёрнокожих и уличён в дискриминации. Вот и начинали относиться к этому так же, как вьетнамцы, которые говорили: 'Ну и на хер! Не нужна им информация - мне-то что?' Вот такие дела происходили. Есть ещё множество примеров подобных этому, когда глупость наша была просто неимоверной.
Один из самых ярких таких примеров, и, по моему мнению, один из самых невесёлых: какой-то идиот в Соединенных Штатах додумался, что во Вьетнаме много сирот, а их там и в самом деле было много, и что надо попробовать сделать так, чтобы вьетнамцы побольше сирот усыновляли. Развернули программку помощи, но толку было мало. Ну, и додумались - предоставлять пособие, очень похожее на то, что выдаётся приёмным детям в Соединенных Штатах. Ребенка берут в семью через USAID, и семье предоставляется пособие - очень благородный и очень гуманный жест. Но вот чего они совершенно не учитывали - это коренные особенности вьетнамских семей, которые отличаются чрезвычайной сплоченностью и, если можно так выразиться, чрезвычайной анти-ненашестью.
