Похороны красноармейца прошли торжественно. Приехал даже второй секретарь обкома партии, с петлицами полкового комиссара. Ему наш политрук, с облегчением, предоставил право сказать речь. Речь была политически правильна, но гладкая какая-то. Я заметил несколько вопросительных взглядов, и ясно осознал, что с этими людьми мне придётся идти в бой. Я надел, снятую было фуражку, и повернулся лицом к бойцам:

— Товарищ полковой комиссар правильно всё сказал. Но, сейчас мы хороним своего товарища, который первым пал в борьбе с врагом. И перед его гробом, я хочу принести клятву, нашего батальона. Мы, Полесский отдельный батальон, клянемся! Клянемся в том, что отомстим врагу за смерть нашего товарища!

— Клянемся... — эхо прозвучало негромко, но весомо.

— Клянемся, что пока есть у нас хоть капля крови в жилах, то будем бить врага!

— Клянемся.

— Клянемся, что не сложим оружия, пока не загоним врага в его логово, и там добьём!

— Клянемся!

Треск нестройного залпа, заглушил стук падаемой на крышку гроба комьев земли, и разогнал любопытных ворон. Черная туча, хрипло ругаясь, поднялась в небо, и кто-то из бойцов грустно пошутил:

— Этих ворон мы прогнали, а сколько их ещё налетит...

Я повернулся, и подойдя к красноармейцу, посмотрел в его глаза. В глазах, уже пожившего на свете мужика, стояли слёзы. Я положил руку на его плечо, и проглотив комок в горле, почти прошептал:

— Пускай летят, нам проще целиться будет...

Ященко действительно повзрослел. Когда Абрамзон на ужине разлил по кружкам водку, выпил свои сто грамм, и промолчал. Промолчал и я, но потом сделал замечание сержанту за инициативу. Тот только молча пожал плечами.

А со следующего дня я загонял бойцов на стрельбище, патроны, слава Абрамзону, у нас были. Получил я и приказ о назначении военным комендантом. Приказ номер один, о введении в городе осадного положения я написал сам, а его размножение и расклейку, сплавил на незаменимого зампотылу. Товарищу политруку, на пару с командирами рот, было поручено составить график военных патрулей, а товарищу старшему сержанту — почетное задание.

— Эстер Шлемовна. Нам нужно постараться предусмотреть всё. Поэтому вам придётся оборудовать ещё один санпункт в городе.

— Ну у нас же дежурит медработник, у моста? — немного растерянно спросила Коробочко.

— Я знаю, но сейчас нужно оборудовать санпропускной пункт у въезда на площадь. Бои ведутся уже недалеко от города, и возможно резкое увеличение больных и раненых. Прошу вас обдумать, что вам надо, и ...

— Опять бедному, старому еврею доставать луну с неба, — закончил мой монолог сержант.

Гордо задрав свой носик, Коробочко попросила у меня разрешения удалиться, и проигнорировав каптернармуса, покинула нас. Проводив её взглядом, товарищ сержант, положил мне на стол листок бумаги:

— Подпишите, товарищ капитан.

— А это что? — окунув перо в чернильницу, спросил я, читать было неохота.

— Заявка на получение двадцати литров спирта, — грустно ответил Моисей Авраамович, — Я же на склад кладовщика назначил. А этот, красноармеец Сердюк, у-у-у хохляцкая личность, теперь сказал, что спирт выдавать без вашей подписи не будет.

— Ну, товарищ Сердюк порядок знает. А, собственно говоря, зачем столько? Насколько я помню гектограф, спирт там совсем не используется?

— То-о-оварищ капитан, — протянул Абрамзон, сожалеючи посмотрев на меня, — Вы совсем как младший политрук заговорили. Ну, он-то ещё молодой, ему простительно. Вы же знаете, что в городе уже нет типографии, и тем более, нет бумаги. А вы приказ требуете напечатать, да ещё сотню экземпляров. А сегодня, между прочим, суббота...

— Товарищ сержант! Официально напоминаю, что вы — сержант Рабоче-Крестьянской Красной Армии и советский человек! Хорошо, спирт вы получите, — я черканул подпись, немного подумал, и зачеркнув цифру «20», написал сверху — «десять», — только меньше. Незачем сразу баловать печатников, они нам ещё пригодятся.

Впрочем, сержант отнёсся к этому спокойно, только уходя, пробурчал себе под нос:

— Вот так всю жизнь. Всю неделю, «старый жадный еврей», а как суббота, так сразу «советский человек».

Я только улыбнулся, и сняв очки, устало потёр переносицу. День только начинался, а весь стол уже был завален бумагами. Закрыв глаза, я с тоской подумал о Красной Армии, где в каждом батальоне есть штаб, и нет спирта. Как там хорошо жить командиру…

«Спецсобщение №189 Руководителя специальной группы при наркомате внутренних дел сержанта ГБ Пискуна

Товарищ Генеральный комиссар госбезобасности. Выполняя ваше распоряжение о незамедлительной эвакуации фигуранта по делу «Пилигрим», группа под моим командованием прибыла в город Брянск 6 августа 1941 года. Предъявив полномочия, я получил помощь непосредственно от Начальника особого отдела Западного фронта комиссара государственной безопасности третьего ранга Цанавы. По его распоряжению, в моё подчинение был выделена ремонтнопригодная часть бронепоезда №79, проходящая ремонт на Брянском машиностроительном заводе «Красный Профинтерн». В состав бронепоезда входил бронепаровоз и один броневагон, на которых были форсированы ремонтные работы. Во время движения по маршруту Брянск — станция Калинковичи, 7 августа в 18.15, во время забора воды на станции Речица, бронепоезд попал под налёт вражеской авиации и полностью вышел из строя, ввиду попадания бомбы в бронепаровоз. Броневагон был повреждён в результате взрыва авиабомбы на соседних путях, и осколками той бомбы которая уничтожила бронепаровоз. Связь «ВЧ» с городом Червонополеском выведена из строя, очевидно в результате диверсии. Сообщение с городом по дорогам, нарушено из-за действий диверсантов и немецко-фашисткой агентуры. Завтра выезжаю в город Червонополеск на спецэшелоне №87бис, направляемом для вывоза эвакуированного имущества. Потери в группе два человека, старшина погранвойск Зубатов тяжело ранен, младший сержант погранвойск Киндиков погиб.

Передано по спецсвязи ВЧ из Гомельского УНКВД 7 августа 1941 года в 22.07.»

Впрочем, Абрамзон решил разнообразить мне скучную жизнь, и вскоре телефонный звонок оторвал меня от нудной записки Зубрицкого с указанием требуемых запасных частей. По-видимому, Павел Васильевич просто переписал «Руководство по технической эксплуатации автомобиля ЗиС-5», рассчитывая на чудо с петлицами сержанта. Из хрипов и булькания в телефонной трубке я понял только то, что нужно ехать в город. Без меня ничего нельзя было сделать. Мысленно пообещав Моисею все казни египетские, я вышел из канцелярии и предупредив дежурного, где меня искать в случае чего, направился в автопарк. Картина в гараже была привычная до омерзения. Все машины стояли с поднятыми крыльями капотов, а широко используемый диалект родной речи не оставлял сомнений в том, что лучший транспорт пехотинца — это его ноги. Впрочем командиру машина нашлась. «Эмочка» отлично завелась, и вскоре мы уже катили по накатанной дороге. Я закурил очередную папиросу и, откинувшись на спинку дивана, задумчиво стал смотреть в окно. За стеклом появлялись и изчезали хаты, иногда в промежутках мелькала река. Сады ломились от яблок, но людей было очень мало. Деревня Новики обезлюдела, слишком много из живущих здесь работали в городе. Когда полесские предприятия начали эвакуировать, то рабочие уезжали тоже. И, конечно же, уезжали их семьи. Так вот и оказались полещуки даже в Киргизии, откуда их потомки возвращались в девяностые. Впрочем, сейчас сорок первый, и мне надо жить сейчас. До города было минут десять езды, и машина уже подъезжала к будущему «Дворцу Пионеров» — оказывается типография располагалась именно здесь. Я вошел в дверь, и в растерянности остановился. Куда дальше? Но товарищ сержант появился почти мгновенно. Был он какой-то на себя непохожий, весь из себя скромный и даже молчаливый. Проведя меня в большой зал, Абрамзон остановился у порога.

— Мойша, ты привёл своего красного командира? — показавшийся из боковой двери старик в чёрной ермолке пытливо взглянул на меня.