Токслей шумно рассмеялся.

– Господи, да кто же заставляет вас вести военное дело в мантии! Полковник Гримслоу, к примеру, являлся на занятия в своём старом мундире, тот еле сходился на его пузе. А ваш пока ещё вам впору, уж не знаю, надолго ли, – он расхохотался снова. – На худой конец, обойдётесь свитером.

– Нет, – мрачно возразил Веттели, сам не зная зачем, умнее было бы промолчать, – свитером я не обойдусь. Меня в нём принимают за школьника.

– Кто? – удивился Токслей.

– Все.

– Нет, правда? – заинтересовался лейтенант. – Ну-ка, снимите мантию, интересно на вас взглянуть! Может, всё не так плохо, как вам кажется? И шапку, шапку тоже!

Веттели с обречённым видом исполнил просьбу.

– Да! – признал Токслей, внимательно изучив сослуживца со всех сторон. – Так никуда не годится. Господи, да вы и правда совсем мальчик! Я бы сам принял вас за ученика, не будь с вами знаком. Забавно! В форме вы смотритесь более внушительно.

– Форма мне надоела, – пожаловался Веттели. – Буду носить штатское, даже если оно – мантия… Кстати! – вспомнил он. – Встретил сегодня в коридоре одного субъекта в круглых очках, кажется, он историк. Хотел вытребовать у меня какой-то реферат. Не подскажете, как его зовут, а то он не представился.

– А-а! – усмехнулся лейтенант. – Встретились с нашим Хампти-Дампти?[3] Нет, не подумайте, что это просто прозвище. Его действительно так зовут: Уилберфорс Дампти. Пренеприятная личность, дети от него стонут.

– Надо же! – присвистнул Веттели. – Ещё и Уилберфорс! Неудивительно, что у него дурной нрав. Должно быть, нелегко ему приходится в жизни. Я бы так не смог.

– Ваша беда в том, – назидательно молвил Токслей, – что вы всегда ищете оправдания чужим грехам. – Веттели так и не понял, серьезен он, или, по своему обыкновению, насмешничает.

Следующие два дня прошли для Веттели очень напряжённо: он изучал программы по своему курсу и удивлялся, кто, а главное, когда их составлял. Автор, несомненно, был большим знатоком военного дела, вот только жил он в ту эпоху, когда не было ни бронеплойструмов, ни боевых големов, а может, и пороха-то не успели изобрести. Во всяком случае, развивать меткость ученикам предлагалось по старинке, при помощи лука и стрел, а выпускной класс допускался до арбалета.

Сам Веттели, имевший репутацию отличного стрелка, арбалета даже в руках не держал. В Махаджанапади пытался освоить традиционный бамбуковый лук со стрелами из тростника, чтобы обходиться без лишнего шума в ночных вылазках, но дело не пошло. Нет, не то чтобы совсем. Окажись его противником, к примеру, священная корова – в неё бы он, скорее всего, попал, если бы она бродила неподалёку, и не было бокового ветра. Но поразить более мелкую цель ему удавалось редко. Так что на роль наставника он решительно не годился. И так было буквально во всём. У них с неизвестным автором программы были совершенно разные представления о войне. Единственным более ли менее коррелирующимся пунктом оказалась строевая подготовка. «Ну, значит, с неё и начнём, а дальше будем действовать по обстановке, – решил для себя Веттели. – Главное, чтобы без громких песен в школьном дворе».

Но не дошло даже до строевой. На шестое утро его призвал профессор Инджерсолл.

– Норберт, дорогой! Выручайте!

Это прозвучало так экспрессивно, что Веттели даже испугался, что тут у них стряслось.

– Беда у нас, Берти, беда!.. Вы простите, что я к вам по имени? Ведь я знал вас ещё младенцем. Когда ваш дед был ещё жив… Так о чём это мы? Ах, да! Наш биолог, мистер Скотт, вынужден срочно уехать на месяц-другой, у него личные обстоятельства! Очень не хотелось бы исключать его из штата и брать на это место нового человека. Вы ведь согласитесь его подменить? Как у вас с естествознанием?

С естествознанием у Веттели было хорошо, как и с прочими предметами школьного курса. Если что-то и подзабылось за прошедшие годы – вспомнить недолго. Если бы не военное дело, с которым надо было что-то решать: на одной строевой не выедешь.

– Ах, да боги с ним, с военным делом! Оно не входит в обязательный государственный минимум, без него можно временно обойтись, нагоните во втором триместре. А без естествознания мы пропадём. Так что сразу после выходных приступайте. Нагрузка довольно большая, по двенадцать часов в неделю у мальчиков и у девочек…

– У девочек! Естествознание! Ох! – это вырвалось невольно, не помогла даже армейская привычка никогда не перебивать старших по званию.

Отчего-то большинство людей склонны считать юных девиц из хороших семей невиннейшими созданиями, не имеющих ни малейшего представления о скрытых сторонах взрослого мира. Но у Веттели был друг (погиб под Каали), у которого он нередко и подолгу гостил на каникулах. А у друга имелись многочисленные сёстры, у сестёр – подруги. С тех пор Веттели знал совершенно точно: когда речь заходит о пестиках и тычинках, эти юные особы понимают гораздо больше, чем следует.

Причину его сомнений профессор угадал сразу, должно быть, тоже не обольщался на счёт своих учениц.

– А мы поступим так, – придумал он. – Вести занятия у двух последних курсов попросим мисс Фессенден, думаю, она не откажет. А с младшими вам будет легче. Согласны?

– Так точно… то есть, согласен, сэр.

Мысль о том, что они с Эмили на какое то время станут коллегами, приятно согревала душу.

Школьная жизнь постепенно входила в привычную колею, и три недели спустя ему уже смешно было вспоминать, с каким беспокойством он шёл на первый урок к девочкам…

Тут, ясности ради, следует заметить, что эксперимент по совместному обучению, которым школа Гринторп так гордилась, не деле заходил, прямо скажем, не слишком далеко. По сути, это были две школы, объединённые одним названием, общим зданием и хозяйством, общим руководством и, отчасти, общими учителями. При этом девочки занимали левое крыло замка мальчики – правое, в каждом были свои жилые и служебные помещения, свои классные комнаты. И уроки для мальчиков и девочек проводились отдельно. Даже внутренний двор школы был предусмотрительно перегорожен пополам чугунной оградой, по мнению Веттели, чисто символической. Хоть и была она выше человеческого роста, но если и служила для кого-то препятствием, то, единственно, для учителей. Ни мальчикам, ни даже девочкам не составило бы труда его преодолеть. Младшие могли легко протиснуться меж прутьев, старшим ничего не стоило перелезть верхом, используя в качестве удобных ступеней многочисленные кованые перемычки и завитки. Правда, за недолгий срок пребывания в школе, Веттели ещё ни разу не видел, чтобы дети такой возможностью воспользовались. Зато однажды, после заката, когда обе половины двора опустели, он, прогуливаясь перед сном, наблюдал прелюбопытную картину, как, зажав в зубах ручку своего саквояжика, лезет через забор мисс Фессенден, собственной персоной! Перемахнула, лихо соскочила и испуганно ойкнула, заметив посторонний взгляд. Но узнав «коллегу», сразу же успокоилась. «А! Это вы! А я-то подумала, вдруг Коулман. Он обязательно рассказал бы начальству, вышло бы неловко, – выпалила она, а потом сочла нужным объяснить своё неожиданное поведение. – Саргасс опять в городе, пора делать обход в изоляторе для мальчиков, там четверо с ангиной, центральное крыло уже перекрыли на ночь, а я, как назло, потеряла свой ключ. До прислуги пока-а ещё докричишься. Вот я и решила того… напрямик. Вы ведь никому не расскажете, правда?» «Разумеется, нет!» – поспешил заверить Веттели, тогда она благодарно чмокнула его в щёку и поспешила к чёрному, торцевому входу в правое крыло.

Центральное же крыло, тщательно запираемое на ночь, днём служило местом соприкосновения мужской и женской половин школы. В нём, помимо верхних помещений хозяйственного назначения, размещался обеденный зал (но опять же, на два отделения), гимнастический зал, несколько больших парадных аудиторий, учительская комната, директорский кабинет и великолепный зал для торжеств. А ещё – кабинеты со сложным оборудованием: физика, химия и алхимия, магия. И естествознание в их числе. Должно быть, школа посчитала накладным их дублировать.