Немного обжившись в Неаполе, Чарли решил, что пора браться за дело. Прежде всего было необходимо установить прямую связь с Обществом Чести. Предлог для поездки на Сицилию нашелся самый невинный — Лаки захотел побывать у себя на родине, в Леркала-Фридди. Дон Калоджеро Виццини заранее знал о его предстоящем визите и подготовил торжественную встречу.
В палермском аэропорту Пунта-Раизи Лаки ожидал Фрэнк Кополла, такой же изгнанник, отчаянно скучавший по Америке. Но если Лаки пострадал от козней Тома Дьюи, то на хвост Кополле наступил Генри Анслингер. Фрэнк погорел на торговле героином. Его посадили в тюрьму, но он внес залог и, освободившись, бежал на Сицилию, ибо свобода все-таки намного дороже залога. До побега Кополла жил в Детройте и часто бывал в Нью-Йорке. С Лаки его объединяла искренняя любовь к этому «главному городу мира» и желание любой ценой вернуться в Америку. В прошлом их пути не пересекались, но поближе познакомиться не мешало.
— Мое почтение, мистер Лючано. — Кополла протянул руку, на которой ярко сверкал золотой перстень.
— Старушка Сицилия, — растроганно произнес Лаки, оглядываясь вокруг.
Кополла повел его к своему роскошному «Кадиллаку».
— Во, — он любовно похлопал ладонью по хромированному крылу, — выписал из Штатов. Здесь днем с огнем не сыщешь хорошую тачку, одни горбатые «Фиаты». Да я перестал бы себя уважать, если б ездил в этом итальянском корыте. А так все карабинеры передо мной в струнку тянутся!
В салоне был кондиционер, радиоприемник и бар с напитками.
До Палермо было двадцать минут пути. Кополла открыл бутылку «Кинг рансом»:
— За встречу, Чарли!
— За встречу, Фрэнк!
Кополла снимал виллу в респектабельном районе Партинико. Было видно, что в средствах он не нуждался, жил на широкую ногу. Гангстеры устроились в кабинете. Пришло время серьезного делового разговора. Чарли указал пальцем на потолок, что означало: нас не подслушивают?
— Расслабься, — Кополла засмеялся, — здешним фараонам далеко до ФБР.
— Я смотрю, ты при деньгах, — заметил Лаки, — занимаешься бизнесом?
— Нет. У меня есть кое-что в банке Лугано. Можно сказать, живу на сбережения. А дела никакого.
— Ты знаешь, Фрэнк, чутье подсказывает мне, что эта страна имеет большое будущее. Хотя бы в качестве перевалочного пункта для порошка. А со временем здесь можно будет построить несколько лабораторий и наладить хорошее производство.
— Пустая затея, Чарли, — отмахнулся Кополла, — нам не дадут развернуться. Что за люди здесь? Пастухи! Деревня. Безмозглые, вонючие и пьяные. Нет размаха. Все, на что они способны, — это торговать яблоками и палить из своих дурацких лупар. Ты знаешь, где меня принимал дон Кало, ихний «капо ди тутти капи»? Не поверишь — в коровнике! Ты можешь себе это представить, а? Я, как дурак, приперся в Виллальбу в лучшем костюме, а меня заводят в поганый сарай, где коровы срут мне под ноги!
— Фрэнки, послушай, мне тоже все здесь не нравится, но что делать, надо зарабатывать на жизнь. Я думаю только об одном: вернуться в Штаты. Но без больших денег этого не сделаешь.
Глаза Кополлы заблестели.
— Черт возьми, Штаты, а? Все бы отдал, последний доллар, чтобы вернуться туда.
— Сейчас наркотики дают триста процентов прибыли. Через пять лет будет в два раза больше. У нас есть деньги, на которые мы сможем купить весь этот гребаный остров.
— Здесь все решает дон Кало. А он — против наркотиков.
— В Организации есть правило: на своей территории каждый делает что хочет, — возразил Чарли.
— Так-то оно так. Я бы хоть сейчас… По чести говоря, скучно без дела. И время девать некуда. Подумай, на весь город один нормальный ресторан! Чертова дыра!
— Дело будет, Фрэнки, — пообещал Лаки Лючано, — из Америки скоро должен приехать один парень. Для начала он будет толкать для нас десять-двенадцать килограммов в месяц.
Кополла восторженно выругался:
— Тысяча чертей! Я могу поучаствовать, Чарли? Беру на себя поставки реактивов. В Мессине есть небольшой химзавод. Там можно достать ангидрид. В любых количествах.
— Хорошо, мы обсудим это, когда я приеду сюда в следующий раз, — Лаки поднялся, — а пока, Фрэнк, я хочу попросить тебя об услуге: отвези меня в Леркала-Фридди.
— Без проблем, — охотно согласился Кополла.
В Леркала-Фридди съехались главы всех одиннадцати семейств Общества Чести. Всего три года прошло с момента высадки союзников на Сицилии, а мафия не только восстановила свою структуру, но и сумела достичь прежнего, довоенного могущества. Места старых главарей, стертых в лагерную пыль, заняли другие, такие же усатые и чопорные. Все вернулось на круги своя, будто на острове никогда не было «железного префекта» Чезаре Мори, нанесшего мафии так много смертельных ран.
Местные капо-мафиозо плохо знали, кто такой Лаки Лючано. Это имя не говорило им ничего. Но для них было достаточно рекомендации дона Кало, который представил заокеанского гостя как настоящего человека чести, достойного уважения. Старомодный сельский праздник, устроенный по случаю возвращения Лаки на родину, — с танцами под мандолину и заунывными народными песнями, — не вызвал у него особого восторга. Он был слишком американизирован. Он предпочел бы хороший стриптиз и какой-нибудь модный негритянский оркестр. Лаки слишком ясно ощущал отчуждение этих людей. Между ним и этими усачами-ортодоксами, напичканными архаическими предрассудками, была глубокая пропасть. Единственная «родственная душа» — Фрэнк Кополла — остался в Палермо. Он не пользовался ни малейшим авторитетом среди местных главарей. Напротив, «усатые папаши» осуждали Фрэнка за развязные манеры, излишнюю говорливость, щегольский внешний вид и черт знает за что еще. Впрочем, это не имело особого значения. Лаки плевать хотел на то, уважают его эти типы или нет. Он знал, что ему отпущено ума и хитрости больше, чем всем им вместе взятым. И, если понадобится, он устроит здесь новую «сицилийскую вечерню», дабы обновить дряхлеющую кровь в жилах мафии. Но Лаки надеялся, что ему удастся убедить дона Кало принять участие в прокладке через Сицилию нового маршрута или в крайнем случае не мешать это делать другим, более предприимчивым людям.
Внимательно осматривая родную деревню, покинутую в раннем детстве, Чарли подумал, что, несмотря на прошедшие сорок лет, здесь почти ничего не изменилось. Та же отвратительная горная дорога, вся в выбоинах и ухабах. Те же выжженные солнцем узенькие клочки неплодородной каменистой почвы и маленькие, неуклюжие хижины, лепящиеся на склонах гор. Единственный признак технического прогресса, насмешливо отметил Лаки, — стекла в окнах вместо бычьих пузырей или бумаги, как это было во времена его детства. Так что, как ни крути, цивилизация медленно, но верно проникала даже в самые мрачные глубины Сицилии.
Лаки вздохнул с облегчением, когда скучное празднество наконец закончилось. Приглашенные капо-мафиозо разошлись по отдельным комнатам, любезно предоставленным местным помещиком в двухэтажном каменном доме. Усадьба да маленькая церквушка — вот все достопримечательности, которые были в Леркала-Фридди. Против воли Лаки чувствовал отвращение. Его манил блеск больших городов, где жизнь мчится со скоростью курьерского поезда. С новой силой в душе всколыхнулась тоска по Америке, которую Лаки тщательно загонял подальше в подсознание. Единственным средством спастись от хандры был бизнес.
…Дон Калоджеро Виццини ждал Лаки в маленькой беседке. В темноте тускло мерцал поставленный на камень старый керосиновый фонарь. Примерно шагах в двадцати маячили две безликие фигуры телохранителей дона Кало. Проходя мимо них, Чарли заметил, что оба одеты в овечьи тулупы мехом наружу. Грубые заскорузлые руки сжимали ложа лупар — сицилийских обрезов — традиционного оружия мафиозо. Любой мальчик с «пушкой» из трущоб Ист-Сайда выглядел бы намного круче, чем эти пастухи.
В то время Калоджеро Виццини исполнилось пятьдесят лет. Черты его лица были тяжелые и грубые, будто вытесанные из камня. Равнодушный, властный взгляд бесцветных глаз заставлял трепетать каждого сицилийца вне зависимости от занимаемого положения. Дона отличала изрядная небрежность в одежде — пиджак висел на нем мешками, а брюки никогда не знали утюга. Галстуков и носовых платков дон также не признавал. Поскольку на Сицилии молчаливость считается признаком настоящего мужчины, сильная половина населения острова всегда старалась сказать одно слово, когда нужно было сказать два, а если требовалось одно, сицилийцы предпочитали язык жестов. Так вот, дон Кало по праву считался самым молчаливым из всех сицилийцев. Даже на важнейших сходках, где принимались судьбоносные решения, он умудрялся обходиться одним-двумя словами. Все остальные наизусть знали, как толковать тот или иной жест повелителя. Шевеление пальцев означало сомнение, сжатые губы — неодобрение, кивок головой — согласие и тому подобное. Человеку, незнакомому с манерой дона Кало вести переговоры, было порой очень трудно понять его, и тогда в дело вступал переводчик, на ухо шептавший значение жестов. Лаки Лючано, наслышанный о причудах старика, предварительно проконсультировался в Палермо и, таким образом, был готов к непосредственному общению.
