— Светка! Оглохла, что ли?!
Нож снова поманил ее взгляд, но она сразу же отвернулась. Можно подумать… можно помечтать, но осуществить это… Ей, всего боящемуся и такому жалостливому существу, никогда не обратить этот нож против кого-то, никогда не сделать кому-то больно. Она никогда не давала сдачи, а только закрывалась руками и сжималась в комок, и рано или поздно все заканчивалось. Ей было сложно да-же прихлопнуть тапочком таракана, и если бы у Светланы были дети, они бы крутили ею, как хотели, потому что она никогда не смогла бы дать им подзатыльник или прикрикнуть. «Наша тишайшая» называли ее подруги в глаза, а за глаза добавляли «бедная покорная дурочка». Она прекрасно знала об этом, но не обижалась на них. Лучше такие подруги, чем никаких. Лучше такой муж, чем совсем ни-какого. Хуже одиночества нет ничего. А боль можно научиться терпеть. Иногда Светлане казалось, что ее били всю жизнь — вначале отец, от которого всегда пахло «Русским лесом» и еще терпким горьковатым запахом — его собственным. А потом он передал ее с рук на руки достойному кандидату в мужья, который подарил ей пощечину гораздо раньше обручального кольца.
Светлана повернулась и узким коридором пошла в комнату, хлопая разношенными тапочками без задников — очень полная и рано постаревшая женщина с несколькими подбородками, пухлыми руками и огромными ягодицами, тяжело перекатывающимися под ситцевой тканью халата. Никто, глядя на нее, и подумать бы не смог, что ей еще не исполнилось и тридцати. На ходу она переваливалась по-утиному, колыхаясь всем телом, и тяжело дышала, часто моргая карими глазами, в которых не было ничего, кроме животной покорности и страха — только лишь где-то в глубине их стремительно угасал серебристый отблеск оставшегося на столе ножа.
Мишка сидел в кресле, лениво переключая телевизионные каналы. Он был большим и грузным, с густой растительностью на руках, груди и спине, тогда как на голове среди темных кучерявящихся волос уже проглядывала заметная плешь. Из прорехи в футболке под мышкой выглядывал темный завиток, и увидев ее, Светлана осознала, что собиралась утром зашить мужу футболку, но совершенно забыла об этом, и он позвал ее, чтобы продемонстрировать этот повод для еще одного синяка. Но Мишка, не повернув к ней головы, всего лишь раздраженно сказал:
— Мне дадут в этом доме жрать или как?!
— Борщ скоро будет. Сейчас бульон закипит, и я…
— Меня не интересует, что у тебя там и когда закипит! — Мишка снова переключил канал и потянулся за бутылкой пива, стоявшей на полу. — Я спрашиваю, когда будет обед?!
— Скоро, — Светлана прислонилась к косяку, глядя на незаконченную кружевную салфетку, лежащую на подлокотнике ее кресла. Она лежала так уже больше двух недель. Светлана никак не могла заставить себя закончить ее, хотя всего лишь оставалось обвязать дуги из воздушных петель парой рядков столбиков с накидом. В последнее время все валилось у нее из рук, и даже готовить она стала хуже, и в ресторанчике, где она работала поваром, ей даже пару раз сделали замечание чрезвычайно удивленным голосом.
— Ну-ну, — голос мужа стал немного спокойней. — А кроме борща что?
— Мясо вот-вот разморозится, и я собиралась сделать его по-бургундски…
— Да неужели?! — Мишка шлепнул ладонью по подлокотнику. — Я тебе говорил — занимайся своими кулинарными извращениями, пока меня нет дома! Говорил?! С голоду можно сдохнуть, пока ты там чего-то выдумываешь! А когда я дома, то еда должна готовиться быстро! Берешь свое мясо и жаришь его большими кусками — и все! Без всяких этих!..
— Но ведь так же гораздо вкуснее, — вяло возразила Светлана, глядя на экран телевизора, где показывали пляжные виды и полуголых красоток. Через час по одной из программ должен был начаться фильм «Унесенные ветром» — один из ее любимых. Она всегда плакала в конце, когда смотрела на Вивьен Ли, стоящую на фоне заката. А ближе к вечеру будут показывать конкурс бальных танцев — она всегда их смотрела, представляя, как она, такая же худенькая, как и танцовщицы, выделывает умопомрачительные па, а ее партнер — высокий и красивый и обязательно брюнет, похожий на Кларка Гейбла или Тимоти Далтона… или на Бориса. Но Мишка решил провести это воскресенье дома и, разумеется, не даст ей посмотреть ни того, ни другого — он называл все это «детсадовскими соплями» и смотрел, в основном, футбольные матчи и бокс, а Светлана уходила в маленькую комнату и снова и снова перечитывала свою библиотечку любовных романов, мечтая о том, чему никогда не бывать.
— Вкуснее… Наготовит вечно всякой фигни, потом сиди и думай, чего жуешь… — проворчал Мишка. — Надо было, в таком случае, раньше приниматься! С утреца!
— Утром я стирала. Ты же не починил машинку.
— Некогда было, — Мишка махнул пультом в сторону телевизора. — У, какие девки, а! Не то, что ты, корова, талию на ощупь не найти! Надо мной уже все друзья потешаются — удачно, мол, женился, Мишаня! Вот какой надо быть! А ты свою корму в двери с трудом протискиваешь!
— Ты же знаешь, что у меня гормональное расстройство, — с трудом проговорила она. — Ты же помнишь, какой я была.
— С трудом! — Мишка фыркнул. — Гляди-ка, слова умные выучила — гормональное расстройство! Жрать надо меньше — вот тебе и все расстройство. Ты же все время что-то жуешь — хоть рот тебе зашивай! Глаза б мои на тебя не глядели! Ну, чего ты встала — иди, занимайся обедом! Я всю неделю пахал, как потерпевший, — имею я право на нормальный воскресный обед?!
Он бросил пульт рядом, на кресло, и потянулся, закинув руки за голову. Из-под задравшейся футболки выглянул объемный волосатый живот. Светлана отвернулась и тяжело побрела обратно на кухню, придерживаясь правой рукой за стенку.
Хлопоча у плиты, она снова начала думать о своем недавнем сне — таком реальном, что ей становилось больно, и где-то в глубине горла появлялась странная дрожь. Хотелось, безумно хотелось верить, что сон ей снится сейчас — необъяснимый, жуткий кошмар, но рано или поздно он закончится, и она проснется в своей постели — чудесной постели с шелковыми простынями, среди цветов и ярко горящих ламп, и будет она не Светланой Юхневич, которой противно смотреть на себя в зеркало, а Светочкой Бережной, красивой и худенькой — Светочкой, умеющей танцевать, Светочкой, на которую обращают внимание такие красивые и романтичные мужчины, как Борис, Светочкой, на которую никто и никогда не поднимал руки. Она будет двигаться легко и изящно, она будет плавать на пароходах и у нее будут потрясающей красоты любовные романы. Светлана мечтательно смотрела перед собой широко раскрытыми глазами, слезящимися от лука, и у ее мечтаний был запах гиацинтов, звук индийской поэзии, которую читал бархатный мужской голос, и цвет розового с золотом — как обои в ее комнате в особняке. Очень редко ей вспоминалось, как больно закончился этот странный сон — как, спустившись на кухню, она увидела Алину, склонившуюся перед распахнутой дверью морозильной камеры, которая почему-то была в мужском халате; как обойдя стол, она увидела водителя, лежащего на полу, узкий запекшийся разрез на его голой груди и широко раскрытые стеклянные глаза, и как секундой позже что-то с силой ударило ее по голове… А потом она распахнула ресницы и увидела потолок старенькой квартиры, и рядом громко храпел Мишка, раскрыв рот, и от него шел тяжелый кислый запах. Светлана в тот момент не поверила и закрыла глаза, но продолжения не было. Всего лишь сон.
С тех пор каждый вечер она старалась побыстрее закончить все дела и забиралась под одеяло и с отчаяньем засыпала, надеясь, что все повторится. Но больше она ни разу не видела этого чудесного сна. Была реальность, была работа, тесная квартирка, побои, неизменный запах перегара, хриплые крики, унижение и боль, грузное тело Мишки на ней, его монотонные движения, не приносившие больше никакого удовлетворения… и больше не было ничего. Разве еще только руки, для того чтобы искусно готовить и красиво вязать, и глаза, для того чтобы плакать и читать любовные романы. С каждым днем Светлана ощущала все большую безнадежную усталость и с каждым днем все чаще спрашивала себя — неужели это ее жизнь и неужели никогда ничего другого не будет? Она думала о сне все чаще и чаще, а еще чаще на нее нападало какое-то странное отупение, сродни трансу, и тогда ее глаза обращались к чистым сверкающим лезвиям ножей, которые Мишка, стоит отдать ему должное, содержал в полном порядке.
