Плеск весел прекратился. Вассонг доплыл до противоположного берега и выбрался из лодки на твердую землю. Он наклонился, и луч фонаря, закрепленного на каске, образовал вокруг него пятно яркого света. В руке у Ганса сверкнуло что-то холодное. Как и каждый гражданин Израиля, Давид прослужил два года в армии, так что он был обучен и прекрасно умел просчитывать опасные ситуации. Как только у него в голове возникли вопросы, он сразу же стал искать ответы. Ялом сразу же понял, что у Вассонга в руке нож, и он догадался, что тот собирается перерезать веревку и бросить его под землей одного.

Ганс с самого начала не собирался отправить свою лодку обратно Давиду, ведь так? Все это было подстроено. Но зачем разыгрывать этот спектакль, вести его сюда и показывать ему склеп? Ради денег? Несомненно. Сначала деньги Давида, затем — Ахмеда Абдула.

Вступил в действие инстинкт, выплеснувшийся с такой силой, породить которую способна только бесконечная ярость. Ялом дернул веревку и начал как мог быстро вытягивать ее к себе. Ганс, не ожидавший этого, разжал ладонь. Выронив нож, он протянул обе руки, стараясь схватить лодку. Вассонг тоже был закаленным бойцом, ему пришлось сражаться всю свою жизнь; однако Давид был моложе и сильнее, и лодка уже оторвалась от берега и теперь двигалась к нему.

Ганс недооценил ее скорость и, раскинув руки, полетел вперед, громко крича еще до того, как упасть в воду. Реагируя на боль, его тело тотчас же сжалось, дернувшись вверх, выгибаясь назад. Он продолжал кричать.

Какое-то мгновение Давиду казалось, что его бывшему другу чудом удастся выбраться на берег. Нет, он знал, что это невозможно. Знал, потому что его предупредил Вассонг: никто не сможет выжить в огненной воде. Вассонг судорожно барахтался, поднимая брызги. Так продолжалось пятнадцать секунд, тридцать, сорок, затем все движения стихли. Ганс Вассонг застыл, плавая лицом вниз в кипящем озере. Его очки, вынырнув, покачивались на воде рядом с ним.

Нью-Йорк

Четверг, 24 апреля, 18.00

Начинал моросить промозглый дождь, но Малахай Самюэльс решил все равно вернуться в фонд пешком. Он только что встречался со своим адвокатом, заверившим его в том, что полиция вот-вот снимет против него все обвинения — просто не было никаких доказательств того, что он имел какое-то отношение к краже «камней памяти» летом прошлого года, хотя никто не мог сказать, когда дело будет официально закрыто. Подходящий к концу день выдался трудным, но прогулка через Центральный парк должна была стать отдыхом. Заставить ублюдков, установивших за ним слежку, мокнуть под дождем — это была одна из немногих маленьких радостей, позволяемых Малахаем в своем постыдном положении.

Неспешная прогулка пешком по этому относительному спокойствию, предлагавшемуся семьюстами акрами, окруженными стенами из грубо отесанного камня, была неотъемлемой частью ежедневного ритуала. Центральный парк, хоть и располагался в центре города, практически не изменился с середины XIX века, когда был устроен. И в это же самое время всего в нескольких кварталах отсюда предки Самюэльса основали фонд «Феникс» для изучения проблем перевоплощения и переселения душ. Когда Малахай находился в творении Олмстеда[8], ему казалось, что он живет в другой эпохе.

В те редкие моменты, когда он позволял себе думать об этом, Малахай мучился сознанием того, что ему недоступно собственное прошлое. Всю свою взрослую жизнь он имел дело с детьми, несущими бремя непрошеных воспоминаний, однако какие бы усилия он ни прилагал, ему самому не удавалось нащупать ни одной забытой ниточки. Но он был близок к этому, когда были обнаружены «камни памяти». Проклятие, как же близок он к этому был!

Выйдя из Охотничьих ворот на Восемьдесят первую улицу, Малахай продолжал идти на север. Конечная цель его пути находилась совсем близко — особняк в стиле королевы Анны с коньками на крыше, коваными чугунными решетками и десятком химер-горгулий. В косых лучах вечернего солнца фонд «Феникс», по-прежнему расположенный в том же здании, что и его предшественник, основанный в XIX веке клуб, выглядел мрачно, словно придавленный весом всего того, что происходило в его стенах. Здесь раскрывались тайны рождения, смерти и убийств, изучались и сопоставлялись параллели жизней, прожитых и загубленных, исследовались всевозможные запутанные последствия, порожденные ими.

По дороге к себе в кабинет Малахай заглянул в пустую комнату ожидания и с облегчением отметил, что его секретарше удалось расчистить график приема посетителей. Он не смог бы отправить домой ребенка в беде, не оказав ему помощь. К настоящему времени Самюэльс вместе со своей теткой доктором Берил Талмэдж, директором фонда, приняли свыше трех тысяч детей, страдающих болезненными воспоминаниями о прошлой жизни, и в какой-то степени помогли почти всем. Оба квалифицированные психологи, они верили в то, что поиски ДНК, отвечающей за человеческую психику, заслуживают более серьезного внимания, и изо всех сил старались оградить свою работу от популистских капризов. На протяжении многих лет Малахай и доктор Талмэдж были свидетелями того, как целительная терапия регрессий прошлой жизни излечивает тех, кому не помогли никакие другие методы. Семьдесят пять процентов детей, обратившихся в фонд, спустя шесть месяцев уходили, разрешив все свои внутренние конфликты. Но Самюэльсу не давали покоя те, кому он не смог помочь. Такие, как Меер, — один из самых интересных случаев в его практике, и одна из самых досадных неудач.

Малахай просто сел за стол и стал просматривать сообщения, проверяя, звонил ли Джереми Логан, как вдруг в дверях появилась Берил Талмэдж.

— Значит, ты вернулся, — сказала она. — Ну, как прошла встреча?

Страдающая рассеянным склерозом, тетка последние два года вынуждена была то и дело усаживаться в инвалидное кресло, однако сегодня вечером единственным указанием на ее болезнь была палочка с набалдашником из слоновой кости.

— А вы сегодня хорошо выглядите, — заметил Малахай.

— По-прежнему никаких новостей? Неужели это расследование будет продолжаться вечно?

Постороннему ее замечание могло бы показаться выражением сочувствия, но Малахай распознал в нем осуждение, каковым оно и было на самом деле. Несмотря на то что Берил была абсолютно уверена в непричастности племянника, она обвиняла его в том, что он ввязался в поиски «камней памяти» и тем самым принес скандал прямо к дверям фонда. Подозрение в краже и убийстве, павшее на заместителя директора, запятнало репутацию фонда, бережно охраняемую Берил на протяжении многих лет.

— Не вашу жизнь разглядывают под микроскопом. Не вам приходится…

Талмэдж стиснула трость так, что побелели костяшки пальцев.

— Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?

— Я отдал свой паспорт, открыл все свои архивы, корреспонденцию, банковские счета, буквально всю свою личную жизнь — людям в плохо сшитых костюмах и рубашках из синтетических тканей, которые получают огромное наслаждение, прижимая меня к ногтю.

Встав, Малахай прошел к окну и приподнял угол тяжелой шелковой шторы, проверяя, сидит ли сейчас один из этих людей в припаркованной на улице машине, наблюдая за ним.

— Когда за тобой следят, возникает такое чувство, будто кто-то хирургическим скальпелем ковыряется в душе.

— Не надо мелодрамы.

— Тетя Берил, мне не нужно ваше одобрение, но из этого еще не следует, что я не буду признателен поддержке с вашей стороны.

— Моя поддержка у тебя есть. И ты это знаешь. Она будет у тебя столько, сколько понадобится. Как открытая, так и неявная. Но не жди, что я буду притворяться, будто…

Зазвонил телефон, не дав ей договорить.

Взглянув на дисплей, Самюэльс узнал номер Джереми Логана.

— Извините, но этого звонка я ждал весь день.

Печально попрощавшись с племянником, Берил вышла, тяжело опираясь на палочку. Малахаю показалось, что тетка обрадовалась возможности уйти, и он не мог ее в этом винить.