Время от времени Эстелла останавливалась и начинала аплодировать, чтобы авторы иллюзии знали: ей понравилось.
Она уже долго блуждала по чудесному городу. Наверное, несколько часов. Внутреннее время человека может течь быстрее или медленнее, чем на самом деле, и в Эоловых Чертогах прошло всего-то минут десять… Эти соображения успокаивали, а то все же было страшновато.
Сладкоголосые демоницы, утащившие Нутвера. Немногочисленные прохожие, похожие то ли на голограммы, то ли на чьи-то воспоминания о прохожих, гулявших когда-то по этим улицам, – никак не живые люди, ни в каком смысле не живые, подобия телесных оболочек, а внутри ничего нет. Издалека по-прежнему доносится странное ликующее пение. Горгульи с белыми от инея глазами, не то чтобы совсем неподвижные – некоторые шевелятся, поворачивают головы, ухмыляются. И вдобавок ничего больше не происходит. Только слабенькое – спокойно, все под контролем, все понарошку! – ощущение жути спасает от скуки. Вампиры до сих пор не появились… Или смысл этой феерии в том, чтобы Эстелла сама их нашла?
Рассудив, что кровососущие аристократы должны собираться по ночам в местах злачных и гламурных, она попыталась сориентироваться, в какой стороне тут центр города. В Касиде и Птичьем Стане с этим запросто, а заснеженное наваждение, по которому ее отправили скитаться, не подчинялось нехитрой логике провинциального градостроительства. Планировкой оно скорее смахивало на старый разросшийся мегаполис на Земле – архитектуру не сравнить, но та же завлекательная и сбивающая с толку мешанина всего, чем богат большой город, разменявший не одну сотню лет.
Однажды показалось, что она видит Йонаса. За кирпичной оградой с зарешеченными арками не то сад, не то парк аттракционов: деревья увешаны рваными бумажными фонариками и похожими на блестящих мохнатых гусениц гирляндами из фольги, расписные павильоны, карусель с креслицами на цепях, высокая деревянная горка с далеко убегающей ледяной дорожкой, и около этого сооружения топчется Бескомпромиссный Эколог. Вид у него встрепанный, одуревший и вполне себе неформальный: вместо взятого напрокат костюма – широченные мешковатые джинсы, навыпуск футболка с цветущим деревцем и надписью: «Спасем природу, мать нашу!»
Его тень вела себя странно: то появлялась, то бледнела и исчезала, пульсируя в спотыкающемся ритме, хотя окружающие тени лежали на серебрящемся снегу неподвижно, ни одна не шелохнется.
– Вот это воткнуло так воткнуло!.. – бормотал он, озираясь. – Это называется, крыше дали пинка, и она поехала… Не понимаю, я где или здесь? Я в реанимухе или где?
– Йонас! – окликнула Эстелла.
Голос прозвучал придушенно, словно увяз в морозном воздухе, но парень услышал и повернулся.
– Кто здесь? Ау, люди!.. Человеки-и-и!..
– Это я! Сейчас, подожди…
К арке ему не подойти, с той стороны топорщится из сугробов кустарник с запутавшимися в ветвях нитями блескучей мишуры. Эстелла побежала вдоль ограды. Вот и ворота, на темной вывеске написано не пойми что, одна из створок приоткрыта.
Времени прошло всего ничего, однако Йонас уже куда-то исчез. При условии, что он был тут на самом деле… Скорее всего, такая же иллюзия, как Нутвер, которого уволокли с собой кесу.
Подобрав кусок фанеры, Эстелла вскарабкалась на горку, съехала вниз. Здорово… Хотя чего-то не хватает. Ощущений, вот чего! Без зимней холодины вполне можно обойтись, тем более что на ней кружевное платье и бальные туфельки, а всего остального жалко. Чтобы что-то почувствовать, приходится прикладывать усилия: если, например, вспомнить, какой бывает на ощупь занозистая древесина при температуре минус пять-десять градусов по Цельсию, и потрогать боковину горки, прикосновение ощущается, а если на этом не сосредотачиваться, никакого тактильного эффекта.
Зато никто ее отсюда не выгонит. Раз есть ограда и ворота, посетителей, скорее всего, пускают по билетам, а она зашла просто так, без спросу, и никакой сторож не спешит ее выпроводить или задержать.
Вот эту мысль додумывать до конца не стоило. Получилось, как с прикосновением: иллюзия уловила импульс и немедленно отреагировала.
Дверь ближайшего павильона, разрисованного чашками, ватрушками и улыбающимися круглыми рожицами, распахнулась. Изнутри вылезло, корячась вприсядку, что-то несусветное, с вытянутой черной мордой и тремя парами клешней, в одежке наподобие мундира, криво натянутого на шипастое туловище.
– Предъявите билетик! – просипел этот ужас, подбираясь к остолбеневшей Эстелле.
Она сначала попятилась, потом развернулась и бросилась бежать. Сторож едва не настиг ее возле ворот, щелкнул клешней, вырвав клок из юбки и оцарапав ногу. На улицу за ней не выскочил, но остановиться она смогла, лишь оставив позади три-четыре квартала. Дыхание сбилось, на юбке прореха, вдобавок больно, словно полоснули ножом. Подойдя к фонарю, осмотрела икру: содрана кожа, сочится кровь.
«Ну, спасибочки… Какой же травой эти маги перед представлением обкурились, если решили такой квест нам устроить? Им же за это влетит – не позавидуешь, потому что вряд ли такая шизятина приключилась только со мной. Покаталась, называется, с горки!»
Кстати, боль она чувствует еще как, совершенно того не желая… Тоже неправильно. Оторвав болтающийся кружевной лоскут, Эстелла перевязала ногу прямо поверх расползшегося чулка и пошла дальше. Беспечное предвкушение чудес сменилось настороженностью: похоже, на этих сверкающих ночных улицах может произойти все, что угодно. Не обязательно хорошее. Вот как выскочит из темноты еще что-нибудь вроде того «билетера»… Прохожие – одна видимость, зато другие здешние обитатели, которые до поры, до времени прячутся, достаточно настоящие, чтобы цапнуть до крови.
Они тут повсюду. Из зевов водосточных труб зыркают чьи-то глаза, отражая лунный свет. Во мраке подворотен шевелят паучьими лапками кошмары, слишком стыдливые, чтобы выползти на всеобщее обозрение. Горгульи уже в открытую переглядываются – по счастью, они у себя на крышах до того закоченели, что не смогут сейчас взлететь, стряхивая снег с перепончатых каменных крыльев, им остается только завистливо наблюдать за выплывшими на охоту медузниками.
Ну, знаете, это уже подлость! Эстелла всхлипнула, сердито шмыгнув носом. Пусть медузникам не писаны законы аэродинамики, у них свой жизненный цикл, которого природа покамест не отменяла. Появляются они ближе к последней трети весны, когда отступают заморозки и впервые зацветают плодовые деревья, живут и размножаются в течение всего лета, а в середине осени дружно вымирают. Зиму переживают лишь те особи, которые к этому времени вылупились из яиц, миновали личиночную стадию и закуклились. Снег и медузники – это несовместимо, невозможно… Ага, наяву невозможно, а обкурившиеся до бреда собачьего творцы иллюзий еще не то тебе налепят!
Если присмотреться, необыкновенно большие медузники, парившие над улицей, выглядели дохлыми – измочаленные щупальца, обвисшие сморчками громадные шляпки, – но вели себя как живые. Зомби. Эстелла кинулась наутек. От Нутвера она убежала, от сторожа с клешнями убежала, а от этой летающей дохлятины ей не уйти. Во дворах и подворотнях притаилось такое, что лучше туда не соваться. Когда она распахнула дверь под красно-синей неоновой вывеской – вроде бы кафетерий, – обнаружила, что столики, стулья, посуда, котлеты и ложки плавают в воздухе в небольшом ярко освещенном зале, словно рыбы в аквариуме, а пол усыпан щепками, фарфоровыми черепками и обглоданными костями, вовсе не куриными. Побоялась туда зайти: еще неизвестно, что с тобой в таком заведении случится. Рванула дальше, огибая «сколзанки», как называют их дети – накатанные ледяные дорожки посреди выбеленных снегом тротуаров.
Вспомнилась рекомендация из «Памятки Туриста»: если тебя атакуют на открытом пространстве медузники, бегай от них зигзагами, они не способны быстро маневрировать. Мертвые гады в этом отношении не отличались от живых и не успевали ее схватить, но в то же время не отставали. При полете по прямой они развивают порядочную скорость, за счет чего – ученые обоих измерений до сих пор головы ломают.
