Действительно, этот Валентино был настоящим ничтожеством - сочетание тупицы-насильника и медоточивого сводника. Он, перешагнувший за свои двадцать восемь лет, обладал обычными чертами средиземноморского типа людей - красивый рот, смуглая кожа, кудрявая голова, глаза, жаждущие удовольствий. Однако огромный, сверхъестественный подбородок и сломанный нос придавали ему звериное выражение жестокого кулачного бойца, специалиста по грязной игре.
Присутствие Марио сдерживало его порывы, и он вел себя вполне светски в аристократическом баре Беверли Хиллз, где они выпили первый виски. Рядом с Марио он держался, как малый ребенок из исправительного учреждения, радующийся, что любимый учитель взял его на прогулку. Одетый в гранатовый смокинг с прелестной вышивкой, он, будучи на голову выше Марио, осматривал благодушную субботнюю толпу, узнавал знакомых и громогласно приглашал угоститься. Все спешили на зов с чрезмерной сердечностью, почти неестественной. У многих в улыбающихся глазах стыло испуганное, подозрительное выражение малыша, кормящего гиену свозь решетку зоопарка.
Немного за полночь Валентино таинственно ухмыльнулся:
- Я приготовил тебе большой сюрприз на сегодняшний вечер. Одни хорошие друзья устраивают вечеринку. На своей яхте...
Вечеринка была в самом разгаре, когда они явились на стоящее на якоре судно. Марио оказался среди полуголого сброда из содомных плейбоев и местных звезд, набрасывающихся на удовольствия двадцатого века с каннибальской жадностью пещерной эпохи...
Он проснулся утром с ощущением младенческой невинности на устах, подрагивающий от рассветных, розовых атавизмов. Неизвестная голая нимфа спала рядом с ним, и он лежал, положив голову ей на грудь.
Малюсенькая спальня на юте была обита алым атласом по стенам и потолку. Волнистые отблески моря, увеличенные стеклом иллюминатора, зажигали голубовато-красное пламя на возбуждающей обивке.
Девушка была фантастически красива, настоящее белокурое видение с алебастровыми, точеными ножками и твердой высокой девственной грудью. Ее изваяли из наиболее ангельских материалов наиболее черные демоны похоти - золотая тень лобка была их печатью: «Сделано в аду». Он вскочил, протирая глаза, койка колыхнулась, однако девушка не проснулась, лишь изменила свою позу - со спины повернулась на правый бок. Тогда он увидел на ее спине другую печать: это была записка для него, написанная несмываемой краской и притом человеческой рукой: «Подарок от Валентино Риакони».
«Вот сводник...» - удивился Марио и улыбнулся, польщенный, как античный бог, получивший дороге подношение. Он почувствовал внезапную симпатию и щедрому дарителю - скорее своднику, как надо бы его назвать, однако подобная фраза показалась святотатственной, не столько по отношению к Валентино, сколько к девушке. Ее внешность нереиды была точной копией того идеального женского облика, который он лелеял в своих самых сокровенных сексуальных мечтах - можно было подумать, сам он и породил ее этой ночью из своей головы, как Зевс Афину. Лишь один раз Марио испытал подобное ощущение с той датчаночкой-стриптизницей, работавшей только один вечер - возможно, по недоразумению - в дешевом ночном клубе. Конечно, он не осмелился даже поднять глаз на эту смелую, неосуществимую мечту. Она виделась ему гордым императорским лебедем, ночной клуб - затхлым болотом, а сам он себе - бедной лягушкой в липкой воде. Как же быстро он превратился в принца...
Он, однако, никак не мог вспомнить, когда же ее подбросили, как убранную золотом священную жертву в личный храм похоти, представленный его каютой. Воспоминание о прошлой ночи напоминало движущуюся лестницу эскалатора, по которой напрасно стараешься взбежать против хода и все время оказываешься на одной точке. Клетки мозга глубоко спали, словно его напоили не алкоголем, а хлороформом. Неожиданно Марио заметил в пепельнице на тумбочке длинную потухшую сигарету с характерным запахом марихуаны. Он открыл иллюминатор, чтобы проветрить каюту, и затем вышел в коридор, повязав свои голые чресла полотенцем.
Было там четыре большие каюты - две с каждой стороны - с мягкими коврами и хранящими тайну спущенными занавесками. Неожиданно он увидел открытые настежь двери, мужские и женские тела, совершенно голые, на постелях и на полу. Идолопоклонники секса спали глубоким спокойным сном. В серой полутьме они казались покойниками, покрытыми пепельной, застывшей лавой, которую изверг уже потухший вулкан вчерашней оргии. Старческие, безжизненные тела лежали в обнимку со статуеподобными девушками, желтыми от всенощного смоления марихуаны, распростертыми теперь в некрофильских позах. Мертвая тишина кладбища царила в этом гнусном притоне, выделяющемся роскошью изощренной деградации...
Начало выворачивать желудок, он отшатнулся и поднялся на палубу. Солнце ослепило, будто он выбрался из тьмы могилы. Затем Марио увидел за канатной бухтой Валентино. Совершенно голый, волосатый, как горилла, он храпел на чем свет стоит, держа в руке бич. Рядом с ним спали, купаясь в океане удовлетворенного мазохизма, две крупнотелые девицы - их кобылиные крупы напоминали луны, испещренные черно-красными пятнами.
Он легонько толкнул Валентино в огромный подбородок.
- Что здесь вчера произошло? На какую оргию ты меня привел?
Тот открыл лишь один глаз и посмотрел с выражением тупоумного Полифема. Затем вспомнил:
- Я тебя обещал познакомить с самыми значительными лицами в Лос-Анджелесе. Я имел в виду самые значительные ж...пы. Что одно и то же!
Он один засмеялся этой шутке и перевернулся на другой бок, чтобы опять заснуть.
Когда Марио вновь спустился в каюту, девушка уже проснулась. Тут он увидел ее глаза - редкие, голубовато-зеленые глаза укрощенного дикого зверя, которого держали в специальном зоопарке для развлечения властителей.
- Как тебя зовут? - спросил он ее по-английски.
- Я Клаудиа, - сразу ответила она по-итальянски с напевным, медовым произношением.
- Меня зовут Марио Паганини, - сказал он.
- Только кому-нибудь из Паганини мог уступить меня с такой самоотверженностью мой хозяин... - ответила она, подразумевая, конечно, Валентино.
Она потянула его с изяществом опытной одалиски в постель и до обеда пока они оставались вместе, показала ему, что, собственно, представляет собой бог эротики...
Он пригласил ее поехать с ним в Нью-Йорк, она с готовностью согласилась. Впрочем, у нее была своя квартира в Бронксе. Так он приобрел свою первую постоянную любовницу на американской земле.
Швейцары, «ребятки», вся прочая прислуга «Плазы» в пингвиновой черно-белой одежде сладострастно воспринимали ее, когда она приходила к Марио, как благоухание экзотического плода, висящего на высоком дереве, до которого могут дотянуться лишь великаны.
Сегодня он вновь ждал ее, без нетерпеливого сердцебиения, с олимпийской самоуверенностью, которую ему принесла жизнь в роду великанов в течение сорока дней. У него, конечно, были намечены дела в это предвечернее время: урок английского с мистером Шапиро, нью-йоркским профессором оксфордского произношения, а затем часок вождения автомобиля по какой-нибудь тихой улочке Центрального парка с особым инструктором, готовившим его к экзаменам, нет, естественно, не перед комиссией дорожной полиции - уж за это он был спокоен, - а перед отцом. «Только если я лично поверю, что ты не рискуешь врезаться в какой-нибудь столб, разрешу тебе сесть одному за руль автомобиля, который я тебе подарил», - сказал тот. А еще урок хорошего тона с соответствующими вспомогательными инструментами - вилками, ножами, ложками, солонками, салфетками, посудой, - преподаваемый разорившейся итальянской графиней, не из-за денег, конечно, а из признательности. Милосердный Игнацио Паганини помог ее беспутному сыну- картежнику выпутаться из грязной истории... Помимо всего этого был и спортзал, где он постигал бокс и каратэ по требованию отца: «Паганини не часто приходится бить самому, но если ему случается это делать, он должен бить крепко...» Вся эта перегруженная программа была отменена, когда разразилась пурга, зарядившая меланхоличной апатией его душу. Рикардо, опытный камердинер, выдрессированный отцом слуга, знал, как противостоять подобному перепаду, как морской волк противостоит изменениям погоды. «Пусть господин не беспокоится. Я все улажу», - сказал он и вышел, прихрамывая на правую ногу, чтобы начать свою сложную телефонную алхимическую возню.
