…но этот пейзаж не менял почти никогда.

Луну-11 открыли два года назад, сразу после того, как рухнула Зона – и почти тут же, в числе первых, на нее прилетели Никишовы. На Луне оказались гигантские залежи минерала лопарита – сырья для добычи тантала и ниобия, поэтому на планете была (и есть, и будет) нужда в инженерах, а Никишовы и были инженеры, только он – проходческих машин, а она – глубинной разведки.

Короче говоря, Луна-11 – не какое-нибудь там захолустье. Тут два грузовых и пассажирский космопорты, которые никогда не пустуют. Но туристов не бывает. Луна – не планета. Десять процентов кислорода в атмосфере, высокая радиоактивность, ужасающие ветры и почти ноль фауны-флоры.

Поэтому весь родной город Генки – Красный Порт – лежал под землей, выставив на поверхность лишь терминалы портов да парк под мощным защитным куполом. Луна-11 была немногим меньше Земли, но город – Город, как его еще называли – тут был только один, и жил он, подчиненный добыче лопарита. Подземные шахты и коридоры по площади были уже больше самого Красного Порта, и хватит их еще на века, точных цифр Генка не помнил, хотя они это учили.

Нельзя было сказать, что у колонистов легкая жизнь. Если мерить жалованьем – оно было просто огромным, так как шло сразу по дюжине статей от нескольких ведомств. Но бесплатных товаров и услуг, которые недавно начали появляться в метрополии, тут не было. Техническое обслуживание, впрочем, на уровне, это признавали все. Генка вспомнил, как в прошлом году на Надежде тамошние пацаны кулаки сгрызли от зависти, когда узнали, что на Одиннадцатой в каждой квартире полный набор бытовых автоматов. Зато на Надежде нет вспышек радиации и такой тяжеленной работы у взрослых. Отец Генки после шестичасовой смены спал полсуток, и еще часов шесть к нему лучше было не подходить… Ну и развлечений на Одиннадцатой было поменьше, чем на планетных колониях, что уж говорить о метрополии… Было даже искусственное море. А вот домашнего зверька не заведешь – не выжить ему в бронированных коридорах с оптимальной температурой, влажностью и искусственным (пусть и совсем солнечным по научному спектру) светом. Поэтому вот кому на самом деле завидовал Генка, так это мальчишкам, у которых жили собаки, кошки, лошади, коровы, да кто угодно, хоть хомяк на жердочке!!! Генка и на хомяка согласился бы.

И все-таки он хотел работать тем же и там же, где и отец. В будущем году мальчишка собирался лететь учиться на Землю. Вообще ему нравилось многое – история очень нравилась, и нравилось пилотировать самолеты, а иногда хотелось стать воздушным десантником. Но всякий раз, когда школьники посещали шахты, все эти желания разом отступали…

Никишов-старший работал на «мыши» – горном проходчике. Тот и правда походил на большеголовую, короткотелую мышь с большим длинным хвостом. «Глаз» – блистер кабины оператора. «Рот» всегда открыт, «верхняя челюсть» его – плазмотрон, короткобойный, но мощный, он выжигает лопарит, превращая его в расплав вместе с породой, и эта масса течет в «нижнюю челюсть» – хобот, по которому расплав подается в составленный из автономных вагонеток «хвост». «Мышь» ползет себе на двух парах гусениц, бесконечно и неспешно выжигая перед собой туннель. Едва заполняется охлаждаемая автоматически подающимся жидким азотом вагонетка, как она тут же отцепляется и едет на завод, который тут же, в шахте. Там параллелепипеды расплава вновь идут в печи, и уже готовые слитки металла загружаются в очередной балкер в одном из грузовых портов. И – вперед, к звездам! Почти все мальчишки хотели работать именно на проходчиках, но на практике меньше чем у половины получается выдержать хотя бы треть взрослой смены – тяжело. «Мышь» управляется мускулопультами, ты сидишь в тяжелом скафандре голый и почти ничем не можешь шевелить, кроме рук, а жара от плазмотрона такая, что печет даже сквозь блистер и скафандр. У Генки получалось – он был не то чтобы сильный, но выносливый, это признавали все. Недаром в пионерских походах он всегда ходил разведчиком и мало кто мог его «перепрыгать» на теннисном корте.

Квартира Никишовых – большая, пять комнат – располагалась на втором жилом ярусе, 17-я линия, № 85. А в этой квартире одна из комнат находилась в полном распоряжении мальчишки со всем барахлом – от мощного компьютера «регина» до древних, еще бумажных, книжек Александра Афанасьева, которые Генка чохом купил в букинистическом на Земле.

Середина мая второго года Экспансии – даже на календарь смотреть не нужно. Сегодня в школе Генке нужно было читать доклад о Третьей Мировой. Он неожиданно вспомнил об этом именно сейчас и понял, почему такое хорошее настроение. Генка неделю готовился к этому докладу, на который сам напросился, – готовился тщательно, даже можно сказать – любовно. Диск с докладом лежал на столе.

Именно поэтому Генка настроил побудку на упоминание о схватке.

17-я линия в этот час принадлежала спешащим на рейсовик школьникам. Улицы на Одиннадцатой были почти настоящие – если не поднимать голову к потолку и не обращать внимания на одинаковый в любое время суток свет.

Почти около двери Генку поджидали Алька Хотько и Богдан Равиков. Если Алька была одета почти так же, как сам Генка (в смысле – сапоги, джинсы, тонкая ветровка, только на девчонке – защитная пионерская, а на мальчишке оранжевая, в цвет комбинезона проходчиков, галстуки), то Богдан оказался в своем репертуаре. Затылок и виски выбриты, волосы надо лбом торчат семью прядями, зафиксированными лаками всех цветов радуги; брюки – одна штанина джинсовая, вторая – из металлизированного вельвета – обрезаны выше колен, наколенники – белый и черный – украшены шипами; на груди майки – герб Империи, только Хадарнави копьем поражает не демона, а недоуменного сома… Даже сапоги не как у людей – носы сверху обрезаны, и торчащие пальцы покрашены по ногтям черным лаком. Маечку его Генка раньше не видел и не мог сказать, что она ему понравилась – Генка не любил шуток над символикой. В такие минуты он искренне жалел, что на Одиннадцатой нет обязательной школьной формы. И еще временами удивлялся, что этот придурок – его лучший друг…

Хотя нет – придурком Богдан не был. Еще в прошлом году он отхватил бронзу в Императорских Юношеских по классу «малый реактивный», а в начале этого получил Премию Цесаревича за разработку маячной системы посадки авиатранспорта. Ну, нравилось парню выставлять себя то ли придурком, то ли просто асоциалом из старых времен. «Свобода – так на всю катушку!» – как иногда говорил Богдан.

Алька тут же начала с подъемом рассказывать о том, как позавчера они с девчонками проверяли снаряжение для вылазки к одному горному кряжу на предмет находки там артефактов Рейнджеров. Это у нее пунктик. Ну что Рейнджерам делать на такой планетке, как Одиннадцатая? Но энтузиазм заражает – Генка слушал, кивал, мычал, а когда Богдан начал за Алькиной спиной корчить утрированно-вдохновенные рожи, не выдержал:

– Кончай!

Алька обернулась, немедленно все поняла и, вспыхнув, сказала:

– Свинья! – и ускорила шаги, оторвавшись от мальчишек.

Богдан не смутился. Его вообще трудно было смутить, он сам предпочитал делать это. Как, к примеру, два месяца назад, когда он изложил на социологии свою теорию окружающего мира. По его мнению, все вокруг – большой эксперимент, поставленный Мировым Разумом, и эксперимент этот близок к завершению, о чем свидетельствует константа убывания энтропии, каковая энтропия является неотъемлемой частью процесса развития цивилизации: как она сойдет на нет – тут всем и Армагеддон. Виктор Борисович, социолог, выслушал Богдана в полном спокойствии, поставил ему за семинар «пять» и вежливо попросил более не читать на ночь Шопенгауэра, а если уже свербит – взять «Комментарии» англосакса Озрика Генти.

– Чего ты заводишь ее? – толкнул Генка Богдана под ребра.

Тот пожал плечами и вместо ответа объявил:

– А вон и транспорт.

Внутренний транспорт в Красном Порту – открытые автоматические электровозы, идущие по заданным маршрутам. Один такой стоял на углу 17-й и 18-й линий, и с него уже махали ребята и девчонки, одноклассники друзей. Алька, по-прежнему не оглядываясь на мальчишек, запрыгнула на платформу первой и подсела к своим пионеркам.