— Прости, — сказала она Уиллу, — можно мне еще позвонить отцу?

— До чего ты вежливая, — удивленно тряхнул он головой. — Говорю же, чувствуй себя, как дома.

— Привет, пап. Это я, — сказала она и, прикрыв трубку ладонью, прошептала в сторону Уилла, — я недолго.

Уилл изобразил ладонями букву «т».

— Трепись сколько влезет.

Она кивнула и послала ему воздушный поцелуй.

— Нет, ничего, просто звоню из чужого дома.

Из кухни раздался нарочито громкий голос Уилла:

— Да, мама-папа, это я — «чужой». Заметьте, не «бойфренд», не «партнер», даже не «Уилл», просто — «чужой». До чего она меня любит!

У нее все в порядке, рассказывала она, и дома все хорошо, как раз сейчас идет ремонт, ну, может, не прямо сейчас, но на днях должен начаться. Скоро можно будет распаковаться и жить, как взрослая. Да, и на работе все хорошо; немножко скучно, но зато есть чем платить за дом и за круассаны. Рисование? Рисование тоже продвигается, даже удивительно, она еще не все забыла. Нет, папа, какой ты глупый, для такого она еще не готова. На рисунки? Да, можно посмотреть.

— А почему тогда мне нельзя? — опять влез Уилл.

— Не шуми, — отозвалась она. — Займитесь лучше чаем, юноша.

— О, это Уилл. — продолжила она. — Ну, он... понимаешь... хм-м... ну да, это он. — Она подумала, что можно наконец и признаться. Сколько можно скрытничать?

— Довольно давно. Вообще-то он сначала пришел заняться садом. А сад, — сказала она, увидев, как Уилл входит в комнату с двумя чашками чая, — постоянно требует внимания, все больше и больше. А он теперь просто манкирует своими обязанностями.

Уилл зашел ей за спину, обнял и прошептал ей на ухо:

— Это все потому, что меня все время отвлекают.

Она стряхнула с себя его руки и предостерегающе выставила вперед руку с растопыренными пальцами.

— Да, да, он...

Уилл не отходил.

— Какой-какой? Великолепный? Неотразимый? Самый Мужественный Мужчина на Земле?

— Он здесь. — Она шикнула на Уилла, но тот лишь сморщил нос в ответ.

— Нет, папа, подожди. Этого в плане пока нет.

— Чего, чего нет? — спросил Уилл, покусывая ее шею.

Белла снова прикрыла трубку:

— Иди отсюда. Надоеда, вот ты кто. Я разговариваю с моим многоуважаемым отцом, а ты мешаешь.

Уилл засунул ей в ухо язык и лизнул его. Она подняла руку и вытерла ухо краем рукава.

— Ты отвратителен, — простонала она.

— Я знаю, — улыбнулся он и пожал плечами.

Белла понизила голос и повернулась к нему спиной.

— Забавный, игривый — да, хм-м, умный, задумчивый, откровенный, чувствительный. Ну, знаешь, как некоторым нравится.

Уилл вытянул шею, чтобы вновь попасться ей на глаза, и расцвел в улыбке. Она оттолкнула его подальше.

— Нет, не голубой, — засмеялась она.

В разговоре наступила пауза. Длинная пауза. Белла нахмурилась.

— Даже не знаю. Он так занят.

— Нет, не занят, — встрял Уилл.

Она снова понизила голос и локтем отпихнула Уилла, который подобрался ближе.

— Ты же ее знаешь.

— Она сама сначала его поставит в неловкое положение, а потом будет исполнять передо мной свою любимую роль: сочувствую, но не удивляюсь.

— Мм-м. Ты всегда так говоришь. Возможно. Я подумаю. Не обещаю. Да. Пока, пап, пока.

Уилл стоял, скрестив руки на груди.

— Они хотят со мной познакомиться, да? Учти, ты не сможешь прятать меня вечно.

— Глупенький, я тебя не прячу, я тебя от них защищаю. От нее. Хочешь, поедем, но потом не обвиняй меня, если все пойдет не так, как надо. — Она затопала вверх по лестнице, бросив через плечо: — Можно набрать ванну?

— Сорок пятый раз повторяю: зачем спрашивать? Можно. Но только если я тоже приду и мы с моим резиновым утеночком будем к тебе грязно приставать.

— Хм-м. О таком извращении я еще не слышала.

— Вчера ночью я думал о тебе, и мысли у меня были совсем неприличные. — Она улеглась в ванну, и Уилл пристроил ей на живот бокал холодного розового вина. Кожа отозвалась мурашками.

— Расскажи.

— Рассказать о моих фантазиях? Ты точно этого хочешь? Они очень-очень неприличные.

Она кивнула.

— Стоит жаркий, жаркий день, и я все иду и иду по холмам. Наконец я подхожу к лугу с высокой травой: словно волны, она колышется на ветру. На дальнем краю я вижу яркое пятно — оранжевое одеяло, а на нем — фигурка в белом платье, это ты. Я тихо подкрадываюсь к тебе сквозь траву и останавливаюсь всего в несколько ярдах. Мне хочется пить, но, увидев тебя, я забываю об этом. Твое лицо почти закрыто волосами, видны лишь мерцающие, как будто в дреме, глаза. Дуновение теплого ветра поднимает подол твоего платья. На долю секунды показываются белые хлопковые трусики и бедра, и платье вновь опускается.

Я не хочу пугать тебя, но мне так жарко, а у тебя с собой сумка со льдом, может быть, там вода? Я начинаю тихонько напевать:

— ...Когда она проходит мимо, все парни ахают...

Ты открываешь глаза, я успокаиваю тебя, и ты протягиваешь мне бутылку прохладной воды и жестом приглашаешь сесть рядом с собой. Расслабленные жарой, мы откидываемся на одеяло. Твоя рука медленно тянется к моей груди. Ты говоришь, что мне, должно быть, жарко, и потихоньку начинаешь расстегивать на мне рубашку. Ты набираешь в ладонь немного воды и потихоньку льешь ее, такую холодную, мне на грудь и растираешь.

— Мне тоже жарко, — говоришь ты, — охлади меня. Я опираюсь на локоть позади тебя и разбрызгиваю воду по твоему платью. Мокрая ткань прилипает к соблазнительным изгибам, принимая форму твоего тела. «Подуй», — просишь ты, глядя вниз. Я начинаю с твоих ног, обдувая прохладным дыханием твои пальчики, лодыжки, голени. Ты мурлычешь, как кошка, и эти звуки сливаются с ветерком и шумом травы.

Когда я дую чуть выше коленей, ты вздрагиваешь и чуть раздвигаешь ноги. «Еще, — говорю я, обдувая твои бедра, — раздвинь еще». Твои ноги раздвигаются все шире, приглашая и заманивая. Я нежно обдуваю их и вдруг, вдохнув, чувствую твой запах. Такой хмельной. Я не могу больше сдерживаться. Мой язык ласкает кожу с внутренней стороны твоих бедер, пробираясь все выше и выше, губы настойчиво ищут все новые и новые места для поцелуев. Щекой я чувствую нежную, как шелк, кожу.

Зарывшись головой под белое платье, я вижу тебя близко-близко. Вижу, как прилипли к твоей коже влажные трусики. Я хочу стащить их, зубами разорвать их ткань... Но прежде я хочу еще немного подразнить тебя. Мое дыхание вновь достигает твоей кожи, и твое мурлыканье становится все громче, почти переходя в стоны. Наконец ты выгибаешься мне навстречу, прижимаясь к моему рту, и я...

— Белла?

Расплескав воду, она вылезла из ванны и села на него верхом, крепко целуя в губы. Он просунул руки ей под бедра и прижал еще ближе к себе.

— Прости, я всего тебя намочила, — потянулась она к ремню его брюк.

Он просунул руку между ее ног.

— Это точно. — И он перевернул ее и положил перед собой на пол ванной комнаты.

Они проговорили всю ночь, до самого утра. Уилл спросил, можно ли ненадолго оставить включенной лампу у постели.

— Хочу видеть твое лицо.

Его пальцы ласкали ее плечо.

— Странно, — сказал он, — иногда мне кажется, ты где-то витаешь. Тогда мне хочется сказать тебе, что скучаю, но это прозвучало бы глупо — ведь ты здесь, рядом со мной, в той же комнате. М-м, и прости, что расстроил тебя. Насчет Патрика. Если бы ты сказала раньше...

— Думаю, ты бы не хотел, чтобы я только и делала, что ныла о своих бывших.

— Что значит ныла? У всех у нас есть прошлое.

— Правда, Уилл. Вряд ли тебе понравится, если я начну вас сравнивать: «О, Патрик делал так-то. О, у Патрика был другой одеколон. Патрику нравилось, когда я трогала его вот так...»

— Спасибо, Белла. Зачем ты так? Ты же знаешь, я не это имел в виду. Ты все как-то... буквально понимаешь.