— Вам идет этот цвет, — сказал он, и его взгляд скользнул по халату.

— Вы застали меня не в самом лучшем виде. Заходите, а я переоденусь.

Николас молча прошел в гостиную, но Мадлен показалось, что она заметила, как по его губам промелькнула озорная улыбка.

Мадлен оставила его на первом этаже, а сама принялась искать в своем маленьком чемоданчике что-нибудь приличное. Она остановилась на черных брюках и коричневом свитере с высоким воротом.

Когда она спустилась, Николас листал один из тяжелых томов истории Тюдоров из библиотеки Лидии.

— Я искал что-нибудь о ликвидации монастырей, — сказал он.

— Я уже это делала.

— Ничего нет?

— Кое-что нашла, но совсем немного.

Он кивнул, а потом поднял пакет, который принес с собой. Там были булочки с изображением креста[46] и плитка бельгийского шоколада.

— Сегодня Пасха, — сказал он. — Выходит, я пасхальный заяц.

Они разговаривали, пили кофе и ели шоколад. Николас расспрашивал про Лидию, и Мадлен, неожиданно для себя самой, заговорила о матери, не чувствуя мучительных спазмов в горле. Боль стала слабее, поняла она.

Мадлен попросила Николаса рассказать о своей семье. У него есть сестра, ответил он. Именно у ее любовника он останавливается, когда приезжает в Лондон. Сестра и ее любовник живут отдельно, объяснил Николас, — у сестры крошечная квартирка на Рассел-сквер, где для него попросту нет места.

— А вам необходимо много места, как в амбаре? — с усмешкой осведомилась Мадлен.

— У нее кукольный домик, а не квартира, — ответил Николас.

Значит, в Лондоне Николас останавливается не у женщины! Ни о чем другом Мадлен думать не могла.

Его родители живут в Северном Уэльсе, на маленькой ферме. Иногда он их навещает — когда заканчивается одна работа, а другая еще не началась.

Николас ушел довольно рано.

— Завтра на работу, — объяснил он, надевая куртку.

Мягкая кожа хорошо сидела на его широких плечах.

— Вероятно, мы не увидимся до вашего отъезда в Лондон. Не будем терять связи, ладно?

А потом он ее поцеловал — на этот раз в губы — и коснулся пальцем лба в прощальном салюте.

Все произошло очень быстро.

Мадлен стояла в дверях и смотрела, как Николас отпирает дверь своего маленького автомобильчика. Перед тем как сесть в машину, он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Черное вам тоже к лицу.

«Если бы Николас был французом, — подумала Мадлен, закрывая дверь, — он наверняка попытался бы затащить меня в постель». Интересно, как бы она отнеслась к его попытке? По крайней мере, раздражения она бы у нее не вызвала.

После того как Николас уехал, Мадлен позвонила Дороти Эндрюс — школьной подруге Лидии, жившей в Лондоне. Дороти обрадовалась, что Мадлен приедет в Лондон, и спросила, где та намерена остановиться. Мадлен собиралась снять на ночь номер с завтраком в каком-нибудь маленьком отеле в центре — в Кан ей предстояло возвращаться во вторник вечером. Дороти даже слышать об этом не хотела и уговорила Мадлен переночевать у нее. Они договорились встретиться на вокзале Паддингтон.

Когда поезд подходил к платформе, Мадлен посмотрела в окно и сразу же узнала изящную фигуру Дороти, чьи ухоженные черные волосы украшала белая меховая шапочка, хотя было не так уж холодно.

Когда Мадлен вышла из вагона, Дороти поспешила к ней, и они обнялись, как старые друзья. От Дороти пахло дорогими духами, а шерстяное пальто, похоже, было из кашемира.

— Мадлен! Как я рада тебя видеть! Чего ты хочешь — выпить чаю или сначала отвезем твои вещи? Потом мы можем поужинать. Да, пожалуй, так и сделаем. Ты выглядишь немного усталой.

Голос Дороти звучал успокаивающе — низкий, немного хрипловатый и уверенный, и Мадлен вдруг почувствовала облегчение. Она позволила отвести себя к стоянке такси.

Такси привезло их в Челси, к дому в георгианском стиле неподалеку от популярного торгового района на Кингз-роуд. Мадлен попыталась заплатить за такси, но Дороти решительно отодвинула ее в сторону и щедро дала водителю на чай.

Вероятно, она может себе это позволить, подумала Мадлен, стоя на крыльце, пока Дороти открывала белую дверь, украшенную блестящей медью.

Дом поражал прекрасным интерьером. Впрочем, стиль показался Мадлен слишком выдержанным и строгим. Все цвета были кремовыми, бежевыми и золотыми, начиная от ковров и обивки и кончая шелковыми абажурами светильников. Интересно, откуда они у Дороти, промелькнуло в сознании Мадлен.

Комната для гостей больше напоминала номер в дорогом отеле — здесь даже имелась роскошная ванна, украшенная золотыми дельфинами.

Дороти перехватила мечтательный взгляд Мадлен, направленный в сторону ванны.

— Может, хочешь немного расслабиться, Мадлен? Почему бы тебе не принять ванну? У меня есть чудесная розовая пена для ванны. Спустишься вниз, когда закончишь.

Она ушла, и Мадлен оглядела комнату. Кровать была огромной — полированное красное дерево, безупречно белое покрывало. Окно выходило в длинный узкий садик — нечто вроде миниатюрного Версаля с живой изгородью и ухоженными лужайками, вокруг небольшого пруда копии статуй эпохи Возрождения. Летом сад наверняка выглядел восхитительно.

Когда Мадлен вышла из ванной, завернувшись в одно из мягких полотенец Дороти, то чувствовала себя превосходно. От ее тела исходил сильный запах роз. Мадлен надела черные брюки, сапоги и темно-зеленую шелковую рубашку, которую взяла с собой на всякий случай — вдруг ей нужно будет выглядеть прилично. Теперь она могла вздохнуть с облегчением — ей трудно было представить себя небрежно одетой рядом с Дороти.

Хозяйка дожидалась Мадлен, сидя на кожаном диване песочного цвета. В руке она держала бокал. Мадлен решила, что Дороти пьет джин с тоником. Она сняла роскошное пальто — оказалось, что на ней надет чудесный темно-бордовый костюм. На нейтральном фоне дивана Дороти напоминала экзотическое существо посреди пустыни.

Мадлен вошла, и Дороти подняла голову.

— Тебе очень идет этот цвет. Знаешь, ты так похожа на Лидию, какой она была перед тем, как отправилась в Париж и познакомилась с Жаном. Конечно, тогда она была моложе, чем ты сейчас. — Дороти вздохнула. — Я до сих пор не могу поверить… должно быть, тебе сейчас очень трудно.

Она улыбнулась и с преувеличенным оживлением сказала:

— Ну что, теперь поужинаем?

Дороти не сомневалась в том, что Мадлен согласится, поэтому предложила поесть в маленьком ресторанчике на Кингз-роуд.

В ресторан они отправились пешком. Они вошли в изысканное заведение, отделанное светлым деревом и хромом, и посетители ресторана, даже несмотря на праздничный день, показались Мадлен довольно состоятельными людьми. За ужином они говорили о Лидии — о ее жизни, а не о смерти, естественно. Мадлен задавала вопросы, и Дороти охотно делилась воспоминаниями. По обоюдному молчаливому согласию они посвятили этот вечер ей. Мадлен интересовалась жизнью юной Лидии, какой ее знала Дороти после того, как они закончили школу и обосновались в Лондоне.

— Для нас шестидесятые годы были полны приключений. Конечно, в большей степени для меня, чем для Лидии, — с улыбкой сказала Дороти и сделала пару глотков шардонне из высокого бокала. — У меня было много поклонников, но твоя мать не интересовалась вечеринками и танцами так, как я. И дело вовсе не в том, что у нее был недостаток в кавалерах: Лидия была очень красивой, волосы как на картинах прерафаэлитов — они перешли к тебе по наследству — и некоторая… отстраненность.

Лицо Дороти смягчилось, когда она вспомнила молодую Лидию, и сквозь маску дорогого макияжа Мадлен увидела глубокую печаль.

— Это нравилось мужчинам, но Лидия не пыталась быть таинственной, просто она вела себя естественно. Я пыталась пристрастить ее к курению марихуаны, уговорить остаться у меня на ночь, но она предпочитала спать в своей маленькой комнатке. Слушать Боба Дилана и читать книги. Почему ты улыбаешься?