Река Стикс, торфяно-коричневая, как шотландский ручей, нежно журчит между покрытыми мхом скалами и над гладкими валунами. Дороги окаймлены желтой полосой цветов S. linearifolius, таких же высоких, как болиголов, которые местные жители называют огненным цветком, так как появляется он после пожара. Часто встречается древовидный папоротник. Имеется много эвкалиптов и несколько видов так называемой перечной мяты со сладкопахнущими листьями. Эвкалипты, в течений всего года сбрасывающие кору длинными свободно раскачивающимися полосами, похожими на старые обои, выглядят не особенно эстетично для тех, кто привык к деревьям, меняющим листву. Но когда к ним привыкнешь, то получаешь большое удовольствие от нежных теплых тонов молодой коры, появляющейся в то время, как сходит старая. Стволы эвкалиптов, подверженных периодическому сбрасыванию коры, всегда частично обновлены. Сброшенная кора образует упругий ковер вокруг основания дерева и постоянно обогащает почву перегноем. Это звено в сбалансированной экологической системе нарушается лишь пилой лесоруба.
Над берегами Стикса стоит мирная тишина. Птиц немного, возможно, они просто отдыхают, не слышно даже пронзительного крика попугая. Животные здесь ведут ночной образ жизни. Лесники относятся к ним враждебно, так как валлаби, например, объедают побеги молодых деревьев. В районе концессии около трех тысяч валлаби ежегодно попадают в ловушки. Становится меньше и бандикутов, питающихся в основном насекомыми. В этих лесах люди не живут, и, очевидно, так было всегда. Аборигены остерегались холодных, влажных, высоко расположенных мест.
К северу и западу лежит национальный парк Маунт-Филд, где можно покататься на лыжах; здесь имеется школа альпинистов. Эта часть Тасмании остается до сих пор нетронутой. Как долго так будет продолжаться? Ведь ни слова, ни надежды не смогли сдержать натиск людей, вооруженных техникой и желающих заменить дикую природу на фермы и пастбища.
Между Лонсестоном и Хобартом почти строго с севера на юг на протяжении ста двадцати трех миль пролегает шоссе, которое было открыто для проезда в 1821 г. Старая дорога с течением времени зарастает и придает местности ухоженный спокойный вид. Породистый скот пасется на пастбищах, вдоль которых высажены тополя; молодые посадки тщательно огорожены. Поражает количество прочных каменных фермерских домов позднего грегорианского стиля. Кое-где около них стоят большие амбары из желтоватого камня, построенные заключенными на земле, пожалованной офицерам или младшим сыновьям английских помещиков, имевшим возможность получить участки до двух тысяч акров. Иногда несколько семей объединялись и владели землями, примыкавшими друг к другу. В результате вырастали поместья, занимавшие до десяти-двенадцати тысяч акров. Если учесть, что фермеры могли нанимать столько заключенных, сколько им было угодно, и практически бесплатно, а также то, что цены на шерсть росли, то только карты, обычный порок тех времен, становились препятствием на пути к тому, чтобы сколотить большое состояние. Многие этого добивались.
Проезжая по шоссе, вы встречаете английские названия: Бриджуотер, Мелтон-Моубрей Отлендс, Росс, встречаются и шотландские — Пер и Кэмпбелтаун. Влияние Востока сказывается в таких наименованиях, как Бангалур и Багдад. Окруженные деревьями особняки сохраняют благородство грегорианских линий уже в течение двенадцати лет, после того как викторианский суетливый стиль прочно установился в Англии.
Хотя многие из особняков были перестроены или разрушены, сохранившиеся служат доказательством успеха строителей, стремившихся воссоздать стиль английских поместий среди эвкалиптов. Какие же мы все-таки сентиментальные, вечно оглядывающиеся назад, тоскующие по родным берегам люди! Никому и в голову не пришло строить здесь по-новому, по-австралийски. В большинстве загородных домов даже не допускалась мысль о веранде. Самым известным архитектором Тасмании остается заключенный Джеймс Блэкберн, как и Фрэнсис Гринуэй, строивший прочные церкви на солидный английский лад. И все, или почти все, особняки носили английские имена: Роуз-Маунт, Лонг-Форд, Роук-бай-Хауз. Если же названия не были англосаксонского происхождения, то по крайней мере имели европейские корни, как Киллимун, или Мона-Вейл.
Мона-Вейл — фантастическая постройка 1868 г. с тремястами шестьюдесятью пятью окнами, пятьюдесятью двумя комнатами, двенадцатью трубами и семью входами. В наши дни здание вполне можно использовать для приема коронованных особ. В некоторых домах даже есть свои привидения. Жильцы Роукбай-Хауза, расположенного между Кэмпбелтауном и Кресси, утверждают, хотя я и не могу за это поручиться, что в определенное время слышат звон разбивающегося стекла, который воскрешает память о дворецком, уронившем поднос в тот миг, когда его настиг нож убийцы. И даже этот призрак — английский. Вспоминая о нем, сразу представляешь себе сверкающее серебро в буфетной, чаепитие в комнате экономки и послеобеденный портвейн.
В Россе, к югу от Кэмпбелтауна, шоссе пересекает реку Макквери и проходит по одному из самых прелестных небольших мостов, которые я когда-либо видела. Это простая каменная арка, переброшенная через сравнительно небольшую реку, спроектированная помещиком и построенная в 1839 г. заключенными. Двое из них высекли на серовато-желтом камне, поставленном над аркой, огромное множество животных, человеческих лиц и всякого рода традиционных символов. Имена их оставались неизвестными до недавнего времени, пока архитектор Рой Смит не выяснил, что это были Джеймс Колбек, осужденный за ограбление, и Даниэль Херберт, мастер по вывескам. Кроме того, что оба они в награду за свою работу были амнистированы, ничего более узнать о них не удалось.
Заключенные работали в камне, современные же мастера избрали менее долговечный материал — кустарник. К югу от Росса в Сейнт Питер Пассе дорожный мастер создал из кустов вдоль шоссе целый зоопарк.
Вы мчитесь мимо баранов с закрученными рогами, присевших на хвост кроликов, слонов, собак, свиней, кенгуру, эму, наседки, утки, припавшей к земле. Кустарник вдоль шоссе подстрижен таким образом, что воссоздает все виды птиц и зверей. Местный муниципалитет задал хорошую взбучку художнику за пустую трату денег налогоплательщиков, но тут вмешался отдел по туризму. Дорожного мастера теперь не только поощряют в его увлечении, но ему подарили даже пару серебряных ножниц.
Это овцеводческий край — пустоватые холмистые равнины, рыжевато-коричневые и сухие, похожие на степи Африки. Земля здесь не щедрая: осадков выпадает мало, воды не хватает, стад не так уж много, но качество шерсти высокое.
Вечером мы подъехали к морю, окаймленному пеной прибоя. Оно начинается сразу за солончаками у устья реки Скамандер. Кобальт моря контрастирует с равниной цвета граната и сердолика. Во время прогулки мягкий, насыщенный мелким дождиком ветер принес запахи болота, напоминавшие мне о прячущихся в темных листьях цветах вереска, чей аромат и сладок и меланхоличен. Мы прошли мимо деревянного с проржавевшей крышей сарая, где мужчина в старой фетровой шляпе доил грязных коров, и поднялись на холм посмотреть на опаловые от вечернего тумана равнины… Овцы, эвкалипты и тишина… Даже птицы молчали. У реки сидел молчаливый человек с удочкой. Его неподвижное лицо под соломенной шляпой казалось вырезанным из дерева.
Лонсестон — еще один из типичных австралийских городков. Повсюду чувствуется викторианское влияние. Здания с перемежающимися рядами кремового и красного цвета, похожие на неаполитанское мороженое; со своенравно заостренными крышами, орнаментальными оборками и завитками; балконы, богато украшенные фигурным литьем; странные башенки, многоцветная плитка, тяжелые колоннады и двери в глубине ниш, пальмы в кадках, стоящие в темных холлах. Узкие улицы заполнены народом.
Первоначально город был построен в грегорианском стиле. Затем пришло время «золотой лихорадки» 60-х годов, потом «оловянной лихорадки» в районе горы Бишоф. Люди богатели и перестраивали города северного побережья на свой манер.
