А они боялись только тех, кто их не боялся. Для таких у них было двадцать граммов свинца в затылок и яма. Чтобы туда не угодить, стараешься быть таким, как другие. Не веришь уже никому. Хочешь только выжить, ведь жизнь – она одна. А мужчина умирает, когда произносит то, во что не верит. И я так умирал много раз. Я сам себе объяснял, что если мне так назначено судьбой, то у меня есть право принять ее без особых условий. Я отучился философствовать. Зато научился молчать. Я понял, что молчание тоже может иногда быть достаточным доказательством сопротивления…

Он выкурил несколько папирос. В нем по-прежнему все кипело. Из этих хаотически набросанных сюжетов Анна поняла одно: этот человек хотел вернуться к себе такому, какого он давно в себе растоптал, и что он рассчитывает на понимание, на какую-то помощь.

– И когда же, в какой момент вы избрали в свою поддержку эту философию?

– Вы спрашиваете, когда я капитулировал? – Ярослав втиснул очередной окурок в совсем уже переполненную пепельницу. – Это было в Катыни. После битвы под Ленино нас отвезли туда. Я смотрел на эти ямы. И подумал, что я, собственно, тоже уже мертв. Ибо лежал бы я в этих ямах или стою теперь над ними, в сущности, для меня это одно и то же.

Анна отрицательно покачала головой, машинально поправила немного уже отросшие и касавшиеся плеч волосы.

– Вы знали правду.

Ярослав наклонился вперед. Он смотрел с близкого расстояния в лицо Анны с какой-то внутренней надеждой, что его поймут, что этот его монолог, в котором переплелись факты и признания, сделает свое дело и эта женщина вновь увидит в нем человека, которому когда-то доверился майор Филипинский.

– Это вы знаете правду, – сказал он с какой-то внутренней болью, что он должен объяснять столь понятные для него вещи. – Я знаю страх и бессилие. То, что я скажу, звучит ужасно, но именно там я понял, что правда перестала быть необходимой. Мир не хочет знать правду. А они сделают все, чтобы ее скрыть.

– Они нам никогда не простят того зла, которое они нам причинили. – Анна почувствовала, что портсигар в ее руках стал горячим, как нагретый солнцем камень. Ярослав смотрел на нее растроганно, но вместе с тем испытывая неуверенность – он не знал, как будет воспринят ею этот его часовой монолог. Он встал, поправил небрежно завязанный галстук.

– Я хотел бы вас поблагодарить.

– За что?

– За этот подарок судьбы, за то, что вы встретились на моем пути.

– Как мне вас понимать?

– Вам нужна была правда.

– Во что бы то ни стало.

– И это меня спасло. Я вновь поверил в то, что обязательства могут быть не только перед живыми. – Он наклонился над креслом Анны, ощутил запах ее волос. – Я хочу быть на вашей стороне. Я сделаю все, чтобы вам помочь.В Анне как будто что-то оттаяло. Держа портсигар в одной руке, она протянула ему другую. Ярослав деликатно прикрыл ее руку своей ладонью. Анна заметила про себя, что на его лице проступила та сосредоточенность и мягкость, какая бывает у людей, принимающих причастие. Ярослав склонился и поцеловал ее руку…

Франтишка мыла на кухне посуду. Буся вытирала. Ника вбила гвоздь, на котором повесила принесенную Ярославом гравюру. Анна сидела перед зеркалом, расчесывая свои отросшие волосы. И тогда Ника встала за ее спиной. Она положила руки на плечи матери. Их глаза встретились в зеркале.

– Вы сидели в холодном кабинете целый час, – сказала она. – Это было какое-то признание?

– Он говорил о себе. – Анна посмотрела теперь на свое отражение. – Это странно, но…

– Но что?

– Но еще ни один мужчина так не открывался передо мной.

Ника пожала плечами. Выражение ее лица говорило, что перед ней у жизни нет никаких тайн.– Разве ты не видишь, что он влюблен в тебя?

51

В тот момент, когда Анна услышала в передаче по «Голосу Америки», что краковский прокурор Мартини будет заниматься установлением виновников катынского преступления, она решила встретиться с ним. Она собралась с силами и позвонила Ярославу, чтобы попросить его о срочной встрече в кафе «Фрегат» на улице Гродзкой. Это место Анна выбрала не случайно: она слышала, что здесь чаще всего бывают адвокаты, судьи и прокуроры. Говорят, бывал тут и прокурор Мартини…

Ярослав пришел на встречу в обычном костюме. Анна про себя отметила, что, когда он не в военной форме, ей приходится как бы заново привыкать к нему. Сама она на сей раз не надела шляпку-ток с вуалью. Губы ее были слегка подчеркнуты помадой, брови подведены черным карандашом. Когда час назад Анна готовилась к выходу, Ника спросила ее, не на свидание ли она собирается, ведь она впервые видит, что у матери в ушах серьги, что она подводит карандашом брови и подкрашивает ресницы. Пытаясь скрыть смущение, Анна бросила замечание, что Нике вместо того, чтобы задавать глупые вопросы, следовало бы заняться подготовкой к экзаменам на аттестат зрелости. Это для нее не свидание. Она идет в надежде, что Ярослав поможет ей встретиться с тем прокурором, о котором сообщили по «Голосу Америки»…

– Вы знаете прокурора Мартини? – спросила Анна Ярослава, когда официантка поставила перед ними по чашке кофе.

– Я встретил его на каком-то совещании.

– Говорят, это его любимое кафе.

– Все правильно, – сказал Ярослав, чуть усмехнувшись. – Он ведь большой любитель женщин. И прекрасно знает, что тут бывают красивые женщины.

Взгляд, которым он окинул Анну, красноречиво подтверждал, что это замечание относится и к ней.

– Я бы хотела с ним познакомиться…

Ярослав был удивлен таким откровением. Анна, нервно вращая обручальное кольцо, сказала ему, какие надежды ей внушило сообщение по «Голосу Америки» о начавшемся следствии по катынскому делу.

– Если начато следствие, то, возможно, будет и процесс?

Ярослав смотрел на нее своим привычным взглядом снайпера. Ее наивность его явно озадачила.

– В Польше? Процесс? Против кого? Это абсурд! – Он говорил приглушенным голосом. – Вы же сами знаете, что здесь, в Кракове, допрашивают не виновников этого убийства, а тех, кто знал их. Всю техническую комиссию Польского Красного Креста вызывали на допросы…

– Может быть, Нюрнбергский процесс что-то изменит?…

– Я должен вас разочаровать. Добровольно они сами себе приговор не вынесут.

Ярославу хотелось остудить ее надежды. Он-то знает, что все это только игра, имеющая целью скрыть правду. Но, несмотря на это, Анна не хочет отказываться от знакомства с прокурором Мартини. Поэтому она договорилась о встрече с Ярославом здесь во «Фрегате». Она рассчитывала, что непременно и прокурор здесь будет. Если бы Ярослав лично представил ее прокурору Мартини, то, может быть, у нее появился бы шанс выяснить все обстоятельства, связанные со смертью Анджея…

– Вас будут допрашивать.

– Мне нечего скрывать.

– Вероника сдает экзамены на аттестат. Потом она собирается поступать в вуз. А это вряд ли облегчит ей жизнь.

Анна смотрела так, словно ее обманули: она помнила его признание, когда он сам обещал, что будет покончено с ложью, когда он прямо заявил ей, что займет ее сторону, а теперь он снова прячется в этот панцирь парализующего страха? Сейчас Анна не знала, кто сидит перед ней: то ли тот, кто хотел тайну смерти своих боевых товарищей оставить навсегда погребенной под землей, то ли тот, кто решил встать на сторону правды? Одно она знала наверняка, что эта встреча станет для человека, сидящего перед ней, окончательной проверкой.

И тогда Ярослав, загасив папиросу, огляделся вокруг и наклонился к ней:

– Будет лучше, если с прокурором Мартини встречусь я.

– Вы? И что вы им скажете?

– Что я хочу дать показания в качестве свидетеля работы комиссии Бурденко, который был там в январе сорок четвертого года. – Он медленно протянул руку и осторожно положил ее на ладонь Анны. – И заодно я постараюсь узнать что-нибудь по вашему делу. Ведь это и мое дело. – Он смотрел ей прямо в глаза, как тогда, когда начинал тот свой длинный монолог. Анна позволила его руке задержаться на ее ладони.