Анна отошла в сторону, освободив проход для двоих солдат, которые теперь пытались вытащить из гостиной ее большое ложе.

– Как мне это понимать? – обвела она рукой этот беспорядок.

– Как акт исторической справедливости. – Ярослав произнес эти слова с явной иронией. – Именно это обещает нам всем история.

– Теперь история у таких, как мы, хочет все отнять.

– Польская интеллигенция уже понесла такие потери, что теперь она должна быть под защитой. Позаботиться о вас было моей обязанностью. И впредь прошу вас помнить, что вы всегда можете на меня рассчитывать.

Он церемонно поцеловал Анне руку.

Буся дирижировала солдатами, как когда-то ординарцем Макаром, энергично отдавая распоряжения, куда именно они должны поставить мебель. Ника переносила книги в кабинет дедушки.

– Как вам удалось это сделать? – Анна не могла поверить, что к ним вновь вернулась вся площадь их квартиры. – Нам ведь грозило очередное уплотнение.

Ярослав посмотрел на нее как учитель, который должен преподать кому-то знание элементарных прав.

– В народной армии главные люди – это повара и квартирмейстеры. – Произнес он это с обычной усмешкой, которая отнюдь не означала, что он говорит с иронией, а скорее давала понять, что есть вещи, которых он не принимает и от которых дистанцируется. – К счастью, я отношусь к этим вторым. Я просто не мог смириться с тем, что семья господина майора живет словно не у себя дома.

И тогда он второй раз поцеловал ее руку, как человек, который скрепляет печатью подписанный договор.

Ника приводила в порядок книги в прежнем кабинете дедушки. Анна внесла в кабинет тяжелую статуэтку, изображавшую маршала Пилсудского на коне. И тут Ника заметила, что полковник смотрит на ее мать не как на вдову майора Филипинского, но как на привлекательную женщину. Может быть, это была всего лишь случайность, а может, он совершенно сознательно вынул с застекленной полки библиотеки не том Аристотеля, Сенеки, Паскаля или Шопенгауэра, а именно том Марка Аврелия, чтобы найти в нем цитату: «Следует любить все то, что с нами случается». Он перевел взгляд на Анну и сам прокомментировал эту фразу:

– Они, верно, никогда не бывали на войне. – Ярослав перелистнул несколько страниц и снова взглянул на Анну. – По Марку Аврелию выходит, что не может быть плохим то, что согласуется с природой.

– А убийство согласуется с человеческой природой? – Анна смотрела ему прямо в глаза, ожидая от него прямого ответа.

– Ни один поступок сам по себе не может быть ни хорошим, ни плохим. – Ярослав словно взвешивал находившуюся в его руке книгу. – Все зависит от мотивов.

– Значит, каждый может иметь какое-то оправдание?

– Это вопрос совести. Мой дядя был врачом во Львове. Большевики разыскивали его приятеля, поэтому, желая его как можно лучше спрятать, он поместил его в психиатрическую клинику. Сделал его сумасшедшим.

– И это его спасло? – вмешалась в разговор Ника.

Ярослав отрицательно покачал головой:

– Напротив, погубило. В сорок первом году пришли немцы и всех пациентов расстреляли. А дядю по сей день мучает совесть, что его приятель погиб по его вине.

Анна стояла у окна кабинета. В волосах ее играли лучи солнца, придавая прядям легкий медный оттенок. Глядя куда-то вдаль, на далекие крыши домов, она сказала, обращаясь больше к себе, чем к присутствующим в кабинете:

– Совесть… Правда… – Она пожала плечами. – После этой войны ничто уже не будет таким, каким было прежде. Все изменилось.

Ярослав смотрел на ее силуэт, освещенный солнцем.– Остались еще женщины, которые умеют ждать.

40

Господин Филлер явился неожиданно. На шее его был искусно повязан фуляр, фотограф как-то торопливо прикоснулся губами к руке Анны, словно он хотел забыть о том особом отношении, которым он прежде всегда ее отличал.

– Я прошу прощения, но нам необходимо расстаться. – Он был явно смущен и бросил быстрый взгляд на Бусю, как будто даже ее присутствие было для него лишним. – У меня сегодня были.

– Кто?

– Вы не знаете? Спрашивали о каких-то снимках из Катыни, спрашивали о господине Юре. – Он заколебался, говорить ли дальше, но счел, что госпожа майорша Филипинская заслуживает того, чтобы знать то, что знает он. – Они просили информировать, кто крутится возле вас. Учитывая такую ситуацию, будет лучше, если мы расстанемся.

– Спасибо, что вы меня предупредили.

Филлер снова торопливо поцеловал руку Анны и только тогда вытащил из кармана пиджака конверт. Он незаметно положил его на комод. Когда Филлер ушел, Буся заглянула в конверт и сокрушенно покачала головой: этого не хватит даже на оплату квартиры и за электричество. А на что же покупать уголь на зиму?

– Может, этот полковник мог бы помочь нам с углем?

– Нет, мама. – Анна покачала головой. – Неудобно его просить.

– Так что же делать?

И именно тогда Анна увидела свое отражение в зеркале. Ее распущенные волосы струились темной волной по плечам и плавно ниспадали на спину. Она взглянула на себя так, как будто ей предстоит проститься с кем-то, кого очень хорошо знаешь. Она взяла шляпку с вуалью…

41

В лучах августовского солнца лицо Анны, скрытое под вуалью, казалось неузнаваемым. Может быть, поэтому Актриса ее не узнала. Они почти столкнулись у самого входа в Театр им. Словацкого. Актриса как раз выходила из театра после утренней репетиции, когда Анна оказалась у нее на пути.

– Вы как-то сказали, что можно тут продать волосы.

– Вот к чему вынуждают обстоятельства нашу интеллигенцию! – с ненатуральным пафосом выкрикнула Актриса. Она взяла Анну под руку, и они вошли в театр. Прошли за сценой, на которой в это время устанавливали декорации. Над головой Анны висели какие-то металлические конструкции, канаты и кабели. В воздухе ощущался запах машинного масла, пыли и клея. Они шли по узкому проходу, образовавшемуся между старыми декорациями.

В узком, кишкообразном помещении мастерской запах клея стал еще ощутимее, а к нему прибавился еще удушливый запах подпаленных волос. Толстая мастерица-постижер с помощью горячих щипцов завивала длинные пряди седых волос в локоны для парика в стиле Людовика XIV. На полках стояли деревянные головы с надетыми на них париками королей, пажей, вельмож и придворных дам. У окна сидела горбунья, пришивавшая разложенные на газете пучки волос к натянутому полотну. Именно к ней обратилась Актриса, представляя Анну.

– Помни, Михалинка, эти волосы предназначены для меня!

Минуту спустя Анна уже сидела на неудобном стуле и слушала щелканье ножниц, которыми срезали ее каштановые волосы. Мастерица решила, что пострижет Анну так, чтобы она выглядела как паж в «Гамлете». После каждого щелкающего движения ножниц пучки волос, скользя по полотенцу, падали на разложенную внизу газету.

– Как жаль срезать такие волосы, – сказала горбунья, сидевшая у окна. – А муж согласен?

– Как ушел на войну, так до сих пор и не вернулся, – сказала Анна.

– Может, еще вернется. – Толстуха-мастерица, собрав срезанные волосы, отдала их горбунье. – Вот тебе работа для нашей звезды.

– А вы знаете, что тому, кто надевает парик из чьих-то волос, достается и его судьба? – Горбунья намотала прядь волос Анны на толстый валик для раскатки теста.

– Я ей этого не желаю, – произнесла в ответ Анна.

Анна не ожидала, что благодаря этой реплике ей откроется неизвестный эпизод из жизни Актрисы. После слов Анны мастерица, по-прежнему перебирая пальцами ее волосы, как арфистка струны инструмента, сказала, что каждому выпадает своя судьба и только от него самого зависит, как он ею распорядится, согласуясь с божьими и человеческими законами или вопреки им. А по ее мнению, Актрисе надо бы три раза кряду исповедаться, учитывая, чем она занималась во время войны…

– Ведь она же не играла в театре для немцев. – Горбунья на минуту отвлеклась от своей работы с волосами и неприязненно смотрела на товарку, явно предчувствуя, к чему та ведет в их непрекращающемся споре.