Ника и Юр шли по городу, и он рассказывал ей, как в лесу они охотились на слепней, досаждавших лошадям, благодаря чему у него выработался небывалый рефлекс – он может теперь ловить на лету хоть голубиный помет. Он позабавил ее рассказом о тетке Михалине, которая работает постижером и костюмершей в театре, и которая, принимая племянника на квартиру, заранее поставила условие, что он может жить у нее до тех пор, пока не будет вмешиваться в политику и держаться подальше от баб.

– Так что же мне остается? – Юр развел руками, демонстрируя комический жест бессилия. – Только кино.

– А я до сих пор ни разу не была в кино!

– Самое лучшее на свете кино – это жизнь. – Юр описал рукой круг, охвативший не только улицу, не только город, но как бы весь мир.

Но этот мир, который они могли охватить взглядом, несмотря на полуденное июньское солнце, был совсем серым, ибо серыми были старые стены с потеками, серой была и эта толпа, клубящаяся у дверей мясного магазина. Перед глазами Ники и Юра неожиданно проплыла свиная голова, бессильно свисавшая с плеча мясника в запачканном кровью фартуке. Затем им пересекли дорогу еще двое рабочих, которые перетаскивали полутуши с телеги мясника в магазин. Толпа напирала на двери, не обращая внимания на двух милиционеров с бело-красными повязками. Они как раз миновали толпу, и Юр громко сказал, провокационно глядя в сторону милиционеров:

– Теперь у нас наконец свобода и благосостояние!

Люди, стоявшие в очереди, исподлобья посматривали на человека, который так громко высказывает свое восхищение властью, но милиционеры почуяли в этом какую-то провокацию. Они бдительно наблюдали за мужчиной в сапогах и расстегнутой ветровке, который, глядя на свиную полутушу, которую нес мясник, восклицал с почти митинговым энтузиазмом:

– Пожалуйста! Теперь каждый гражданин получит от народной власти полсвиньи! – Эти слова он произносил с патетическим жестом, устремленным в сторону столпившейся у дверей мясного магазина небольшой группы людей. – А недовольные получат еще и по рылу! Власть позаботится о том, чтобы слова «вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов» не превратились в национальный гимн!

Некоторые смотрели со страхом, у некоторых даже появились на лицах улыбки, но эти улыбки тут же погасли, когда милиционеры потребовали документы у Юра и Ники. Юр сделал вид, что лезет во внутренний карман ветровки, но в следующий момент, неожиданно схватив Нику за руку, бросился бежать.

И вот они бегут вниз по улице, а за ними грохочут сапогами милиционеры. Слышатся их крики:

– Стой! Стой!

Юр ускоряет бег, тянет за собой девушку. Ника почти летит, не касаясь ногами земли. Неожиданный рывок, и ее бросает в какие-то ворота. Они пересекают двор, в котором сушится белье. Юр инстинктивно находит узкий проход, ведущий в следующий двор, где на солнышке греется подмастерье пекаря в белом халате. Они вбегают через черный ход в пекарню, бегут сквозь магазин и вновь оказываются на солнце. Только тут Ника споткнулась, из ее портфеля посыпались тетради, и она, собирая их с тротуара, произносит, обращаясь больше к себе, чем к Юру:

– Что же это я делаю?

– Ты хотела пойти в кино, – слышит она в ответ, – а что может быть лучше, чем вот это кино!

Жестом руки Юр показал на тумбу с плакатом фильма «Веселые ребята».

Домой она возвращалась удивительно легкой, словно ласточка, несомая потоками воздуха. Этот день вобрал в себя нечто такое, что случилось с ней впервые. Ей хотелось кому-нибудь рассказать о том, как это бывает, когда ты весь день вместо школы с кем-то бродишь по городу, открывая для себя, чью-то жизнь, которая иногда скрывает гораздо больше тайн, чем ты можешь предположить. Она бросила взгляд на окна квартиры на втором этаже и остановилась как вкопанная.

В окне гостиной на оконной раме висел мундир. Он слегка покачивался под дуновением июньского ветра. Но вдруг в какой-то миг он словно уплыл в глубь квартиры, и окно без него стало пустым.

Анна пронесла мундир через гостиную и открыла дверцы огромного, напоминающего танк шкафа. Она повесила мундир и неожиданно прижалась к нему щекой. На пороге появилась Ника. Анна быстро закрыла шкаф, как будто ей было что скрывать.

17

Пышные волосы Анны плавно струятся по ее плечам, когда она неподвижно замирает над фотографией с кисточкой в руке. Ее бледное лицо с выступающими скулами, из-за которых большие, темные как сливы ее глаза кажутся чуть раскосыми, эти ее каштановые волосы, принимающие на солнце медный оттенок, – весь ее облик напоминает портрет зрелой женщины, которая не каждому согласится открыть свои тайны. Сколько раз Хуберт Филлер предлагал ей позировать для художественного портрета, но всегда получал отказ. Она не желала, чтобы кто бы то ни было пытался открыть ее красоту, не хотела становиться объектом чьего-то внимания. Вероятно, она чувствовала, что фотограф хотел бы видеть в ней не только свою сотрудницу. Она ощущала это всякий раз, когда он, приветствуя ее, церемонно целовал ей руку. Она не раз ловила на себе его глубокий взгляд, когда невзначай поднимала голову от фотографий.

На сей раз он встал за ее спиной и наклонился так низко, чтобы можно было почувствовать запах ее волос. Анна выпрямилась, и тогда ухоженная рука Филлера положила перед ней большой снимок лысого мужчины в пенсне.

– Пани Анна, надо это срочно подретушировать. Этот снимок нужен для надгробия.

– Кто это?

– Доктор, полковник Зиглер.

Как только прозвучала эта фамилия, Анна сразу поняла, что речь идет о военном враче, который был в катынском списке, опубликованном в апреле 1943 года в газете «Краковский курьер»…

– Этого не может быть, пани Анна. – Филлер положил перед ней листок, прилагавшийся к предназначенной для надгробия фотографии.

Анна взглянула. Теперь у нее не осталось сомнений.

– Ну да! Это он. Густав Зиглер, полковник, доктор медицины! – Она снова перевела взгляд на лицо Филлера. – Он там погиб.

– Чудес не бывает, пани Анна. – Филлер посмотрел на нее, как на дитя, которое напрасно настаивает на своих фантазиях. – Полковник Зиглер умер в понедельник от аневризмы. – Он осторожно коснулся плеча Анны. – Это должно быть готово сегодня. Каменотес ждет.

– Когда похороны?

– Сегодня во второй половине дня.

Филлер в недоумении наблюдал, как Анна, сорвавшись с места, не глядя в зеркало, надевает шляпку и, опустив вуаль, поспешно выходит из ателье, словно до нее не дошел смысл его просьбы о том, что дело срочное и что каменотес ждет.

18

Для Ники появление матери было полной неожиданностью: откуда вдруг она взялась у ворот ее школы? Ника ожидала увидеть кого-то совсем другого. Анна производила впечатление человека, пытающегося догнать отъезжающий трамвай. В руках она держала сложенную газету.

– Я пришла за тобой. – Анна откинула вуаль, из-за которой в эту жару ей трудно было дышать. – Случилось нечто невероятное! Есть некто, кто оттуда спасся!

Она подсунула Нике газету, сложенную так, чтобы была видна страница с некрологами.

– Видишь некролог? – Анна пальцем указала на некролог «незабвенного Густава Зиглера». – Умер в понедельник. А он был в том списке! Так когда же он на самом деле умер? Я должна это выяснить. Я хочу, чтобы ты при этом присутствовала. Идем со мной!

– Сейчас? Куда? – Выражение лица и тон голоса Ники не оставляли сомнений, что ей эта затея не нравится. – Опять к гадалке?

– На кладбище. Ты должна быть там вместе со мной.

И тогда Ника солгала. Она наскоро придумала эту ложь. Только бы не утратить того, что было самым важным обещанием этого дня: они с Юром договорились пойти сегодня в кинотеатр «Свобода». Но ведь не могла же она прямо сказать Анне, что предпочитает пойти впервые в жизни в кино на советский фильм «Веселые ребята», чем сопровождать ее в этих бесконечных поисках истины, ведь это все равно ничего не вернет. Ника договорилась с Юром. Именно его она ждала и, чтобы не подвести его и не упустить шанс испытать свой очередной первый раз, она решилась на эту ложь.