Начнем с цитаты из Большой Советской Энциклопедии: «Эволюция и Революция (от лат. еvolutio – развертывание и позднелат. revolutio – поворот) – две неразрывно связанные формы развития: эволюция – последовательное и непрерывное изменение в пределах данного качества; революция – прерывное, скачкообразное превращение одного качественного состояния в другое».
Как видите, плавное, постепенное движение непременно должно дополняться резкими поворотами и рывками. Одно без другого невозможно. Во всяком случае, вспомним предыдущую главу – это неоптимально.
Но ведь всегда можно выбрать, когда рвануть. Хотя это целое искусство и зависит от времени рывка многое, если не все.
В чистом виде в этом можно убедиться, наблюдая забеги на длинные дистанции или велосипедные гонки. Рано стартанешь – догонят и съедят, опоздаешь – чемпионства не видать. Так что, когда начать резкое ускорение– один из главных стратегических вопросов.
Если говорить о развитии любой страны, внутри нее по этому поводу постоянно ведутся жестокие споры. И окончиться они не могут (правых и неправых нет), потому что и у революционного и у эволюционного пути всегда есть как куча плюсов, так и куча минусов. И толком понять, когда рывок (революцию, перестройку, перезагрузку) следует начать не очень понятно (а некоторые считают, что оно само начнется).
Из выступлений В. И. Ленина: «Вчера было рано, завтра будет поздно»; «Революции никем по собственному хотению не делаются: сами приходят»; «Товарищи… свершилась!»
Мы, крепко обжегшись на революции в 1917-ом, до сих пор на все перемены дуем. И, как оказывается, не зря. Последствия социальных катаклизмов прямо зависят от того, как люди себя чувствуют, от общественной среды, от установок общества.
Ниже мы приводим комментированный (опять-таки, нами) обзор исследования, напрямую связанного с обсуждаемым вопросом.
Цена реформ или цена атомизации общества?
То, о чем так долго и нудно твердили большевики постперестроечного периода, оказалось правдой. Российская приватизация по своим последствиям для населения страны стала вполне сравнимой с мором, войной или падением Тунгусского метеорита на Рублевку. Это выводы авторов уважаемого медицинского журнала «Ланцет», исследовавших российскую приватизацию именно как стихийное бедствие[18]. По оценке этого журнала, политика экономического шока и массовой приватизации стоила бывшему Советскому Союзу гибели одного миллиона работоспособных мужчин.
Не думаем, что у кого-либо из переживших этот позорный период русской истории оценка «Ланцета» сама по себе вызывает какие-то вопросы. Мы, уцелевшие, помним тех, кого уже нет с нами. Не все смогли перенести тот позор, когда страна, так уверенно требовавшая от своих граждан любви, в один момент этих граждан с их безответной любовью в очередной раз кинула.
Действительно, в первую очередь это сказалось на мужиках, потому что дети не понимали, а женщины в русских селеньях, как известно, способны на многое: и остановить на скаку отпущенного пьяницей коня, и войти в подожженную соседом избу. Да и вообще они со своим женским умом более психологически устойчивы: их жизненный приоритет – непосредственно жизнь. А у мужиков очень часто – работа, воспитали их так, на беду.
Рост смертности в России в период реформ связывают прежде всего с массовой потерей работы, что в свою очередь было обусловлено чересчур быстрым ходом перемен.
Хорошо известно, что неопределенность с работой всегда негативно сказывается на здоровье, во всех странах. Стресс, что поделаешь.
Авторами журнала анализировалась смертность работоспособных мужчин (15–59 лет) в странах Восточной Европы и бывшего СССР с 1989 по 2002 год.
Считается, что с распадом советского режима за два года около четверти госпредприятий перешло в частные руки, что вызвало рост безработицы.
Мы, кстати, наблюдали все это вживую и много чего можем порассказать, но сейчас суть не в том, как разгосударствливание проходило, а в том, как это статистически повлияло на смертность.
В исследовании программы приватизации были четко статистически отделены от других сопутствующих факторов при корреляции со смертностью. Основываясь на индексах, принятых авторами, именно следствием приватизации является увеличение смертности за период с 1991 по 1994 на 12,8 %; если использовать индексы МБРР (Международный банк реконструкции и развития), цифра будет 7,8 %. Корреляция не вызывает сомнений.
Главный вопрос для нас здесь в том, почему подобные катастрофические последствия наблюдались отнюдь не во всех странах. Хуже всего дела обстояли в России, Казахстане и Прибалтике, где реальная безработица выросла почти в три раза, а смертность мужчин в период с 1991 по 1994 год – более чем на 40 %. Спокойный, более медленный темп перемен с постепенным развитием новых институтов и введением правил свободного рынка приводил к гораздо лучшим результатам.
Примером тут могут служить Хорватия, Словения, Чехия и, как ни странно, Албания, где рыночные реформы, как мы знаем, были полностью проведены (вряд ли кто-то осмелится утверждать, что эти страны не были социалистическими и не являются капиталистическими сейчас). Рост безработицы там был порядка 2 %, а мужская смертность даже УПАЛА – на 10 %.
Страны, в которых не произошло такого массового вымирания населения как в России, – это страны с развитой сетью социальной поддержки, часто неформальной.
Массовая приватизация вообще не привела к росту смертности там, где по крайней мере половина народа ходила в церковь (мечеть) или сама реально участвовала в проводимых переменах, активно взаимодействовала с другими доброжелательно настроенными, заинтересованными людьми.
Главный и, как оказалось, смертельный враг человека – чувство безысходности, ощущение, что тебя бросили и ты никому больше не нужен.
Ученые в нашем конкретном варианте это даже просчитали. Оказалось, что рост вовлечения в социальные сети (когда видишь, что ты не совсем «кинут») на 1 % приводит к падению смертности от приватизации на 0,27 %. То есть дело не столько в приватизации/макроэкономике как таковой, сколько во внеэкономической структуре общества.
Вывод авторов, обычных университетских эпидемиологов, тривиален: когда проводишь макроэкономические реформы надо учитывать их прямое влияние на здоровье населения.
Всем известно, что смертность была высока еще в Советском Союзе, с его далеко не идеальным здравоохранением, плохим питанием, ужасающим уровнем потребления алкоголя и пристрастием к курению. Когда начались проблемы с работой, стресс и неопределенность вызвали особо сильный эффект на этом уже изначально неблагоприятном фоне.
А говоря по-простому, оксфордские академические исследователи имеют в виду всего-навсего вот что. Если работяга и так привык пить, то когда его попрут с работы и он совершенно не будет знать, что делать, как содержать семью (в СССР к такому развитию событий его не готовили), он наверняка быстро сопьется, после чего долго не протянет. Замерзнет в собственном парадняке, или инсульт его хватит, или крыша поедет по-серьезному (по части крыши часть нашего населения – на грани патологии).
Огромная проблема заключалась в том, что в нашей нерелигиозной стране без реальных (то есть, возникших естественно, снизу, а не придуманных властями) массовых общественных организаций, работа традиционно была не только источником материальных благ, но выполняла необязательные для нее функции социальной поддержки, была единственной площадкой для самореализации. Потерявший работу в результате реформ человек оказывался не только ограбленным, но и лишенным смысла существования.
Таким образом, самоубийственный, в прямом смысле, характер российских реформ вряд ли может быть как-то связан с собственно ошибками в макроэкономических ориентирах, коррумпированной приватизацией или, тем более, приходом более свободного рынка. В гораздо большей степени негативные последствия связаны с историей страны и политическим контекстом событий.
