Теперь, когда он остановился возле своей умершей горячо любимой супруги и смотрел на неё, в сердце Маргиты пробудилось невыразимое сострадание. Она знала, что у него, кроме жены, не было никого на свете. О, каким одиноким и покинутым он ей показался в то время, когда у неё было столько родных и близких! Что он чувствовал? Она вдруг обвила его шею руками, как делала это в детстве, когда он возвращался из путешествия, и прильнула к нему. Ей нужно было дать ему почувствовать, что он не так уж одинок. Он прижал её к своей груди. Она услышала, как сильно стучит его сердце.

— Ты что, Маргита, жалеешь меня? — спросил он, заглядывая ей в лицо.

— Да, мой отчим, — ответила она. «Отцом» она его уже не могла назвать. — Мне очень жаль, что ты стал таким одиноким оттого, что матушка нас оставила. Но Иисус Христос не оставит тебя в одиночестве. Он тебе даст кого-нибудь, для кого ты сможешь жить, и тем вознаградит тебя за всю любовь, которую ты оказал мне с детства. Посмотри-ка, тебе нравится, как мы нарядили матушку? Какая она красивая, не правда ли? Красивее, чем она была в жизни. Ты доволен?

— Доволен, Маргита, я благодарю тебя за всё. — Он поцеловал её в лоб.

— Я знаю, — продолжал он, — ты много печальных часов пережила в моём доме, хотя я к тебе всегда хорошо относился. Я не осуждаю тебя за то, что ты ушла из моего дома к своим родственникам. Того, что ты нашла здесь, мы тебе никогда не могли бы дать, в особенности такого брата. Ты только что была так милосердна ко мне; сделай ещё одно доброе дело: оставь меня теперь наедине с твоей матерью.

Она кивнула головой и вышла. Оставшись один, барон предался скорби, которую описать нельзя. Ибо только в этот момент он почувствовал и осознал, что на земле навсегда остался один.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

В тот понедельник, когда Наталия Орловская после долгих лет блужданий возвратилась домой, доктор Лермонтов с опущенной головой шагал по Подолинскому парку. Он был удручён, ибо душой и сердцем был с её скорбящей семьёй. Не заметив, что ему навстречу шёл маркиз Орано и не видя вопросительного взгляда его гордых тёмных глаз, он встрепенулся, когда хозяин замка приветствовал его.

— Простите, ваша милость, что я сегодня так поздно, — извинился молодой врач.

— Печальное обстоятельство заставило нас вчера отправиться в Орлов; я сейчас оттуда.

— В Орлов? Не заболел ли пан Орловский? Вчера Маргита сказала, что он отправился туда.

— Да, ваша милость, его вчера вызвали в Орлов, потому что к нему вернулась его единственная дочь, чтобы умереть у него дома.

— Пани Коримская!? — воскликнул маркиз, не поверив своим ушам.

— Да, бывшая пани Коримская, мать Никуши, разведённая с паном Коримским и вышедшая затем замуж за барона Райнера, — объяснил Лермонтов через силу. Ему было тяжело говорить.

— Что? Дочь пана Орловского была разведена?

— Да, ваша милость.

— И она возвратилась? Может быть, она не смогла дольше жить с бароном?

— О нет, барон очень благородный человек. Она пришла, чтобы узнать что-нибудь о состоянии Никуши. Но так как она была больна, путешествие и волнение очень повредили ей, и она сегодня утром скончалась.

— Скончалась?.. Уже скончалась?

«Почему это его так трогает?» — подумал врач, заметив ужас и бледность на лице маркиза.

— И как пан Орловский перенёс этот удар?

Маркиз со страхом посмотрел на молодого врача.

— Он очень подавлен, однако перенёс его легче Никуши, который снова заболел,

— Снова заболел? — послышался другой голос со стороны.

Маркиз испуганно обернулся и пошёл навстречу своей дочери, стоявшей недалеко от них со стиснутыми руками. Но дочь едва замечала отца.

— Он снова заболел, — повторила она скорбно.

— Ах, он поправится, — успокаивал её отец: — Не правда ли, доктор?

— Будем надеяться.

— О, зачем вы оставили его, если он болен? — спросила Тамара со слезами.

— По контракту я обязан являться к вам, ваша милость. Кроме того, я принёс вам письмо от пани Маргиты.

— Маргита мне написала? О, дайте сюда!

— Если позволите, я вам его прочту, — предложил врач, подавая Тамаре письмо.

— Нет, нет, — покачала она головой, — я его сама прочитаю. Я

Выйду на свет, где лучше видно. Но через четверть часа вы придёте и всё мне расскажете.

Как внезапно она появилась, так внезапно и исчезла.

— Тамара хочет, чтобы вы ей всё рассказали, — обратился к врачу маркиз. — Но вы ведь понимаете, что и я хотел бы знать о случившемся в Орлове, так как пан Николай до моего приезда сюда оказал мне большую услугу, и я не хотел бы нечаянно в разговоре причинить ему боль.

Молодой врач поклонился. Не сказать, что ему было легко раскрыть перед чужим человеком, этим египетским вельможей, тайны близкой ему семьи, однако он чувствовал, что маркиз имеет право на эту просьбу. Он также сообщил, что умершая жена Райнера перед смертью помирилась со своим отцом, детьми и со своим первым мужем. Перед его внутренним взором ещё так живо стоял тот последний ужасный момент, что он и его описал.

— Это ужасно! — произнёс маркиз, тяжело вздыхая, закрыв лицо руками. — И внезапная смерть матери так взволновала и потрясла Николая Коримского, что он снова заболел?

— Да, он упал в обморок, а потом у него был сердечный приступ. Ваша милость мне разрешит сегодня ещё вернуться к нему, потому что я опасаюсь повторения приступа?

— Вы опасаетесь, что и он может умереть?

— Как его друг, — ответил молодой врач, — я надеюсь, что этого не случится; но как у врача — у меня нет этой надежды. Однако всё в руках Господа.

Эти слова словно ужалили маркиза.

— Неужели вы верите в Него?!

Лицо Аурелия залилось краской. «Вот как! Значит, ты не веришь в Него, — промелькнула у него мысль. — Поэтому ты так несчастен».

— Верю ли я в Иисуса Христа? — ответил он вопросом, произнося дорогое ему имя со всей сердечностью первой любви, которую Аурелий испытывал к Иисусу. — Да, господин мой, и это моё счастье, что я в Него верю.

— Счастье? — переспросил маркиз. — Это счастье — склоняться перед фантомом? Кто вас научил такой вере? Вы же врач, а врачи в большинстве своём просвещённые люди. Откуда у вас эта отсталость?

— Да, я врач, господин маркиз, и хотя практика у меня небольшая, я имел достаточно возможностей убедиться, что без веры в Иисуса Христа у человека нет утешения в беде. И сейчас в Орлове свет утешения нисходит лишь на тех, кто в Него верит. Остальные — на краю отчаяния. Я знаю по собственному опыту, что один Иисус Христос может нам всё заменить и даровать.

— Значит, вы не всегда так говорили, как сейчас?

Беседуя, они пошли по аллее.

— Не всегда, ваша милость. Я был несчастным заблудшим безбожником. Данное мной в детстве обещание Иисусу Христу я не сдержал. Но милость Господа вернула меня к Нему. Вы спросили, кто меня научил вере? В детстве мать учила меня, потом, когда её не стало, я всё забыл. Теперь Отец Небесный зажёг в моём сердце свет веры, и он останется со мной навсегда, потому что Его свет неугасим. Однако позвольте, ваша светлость, мне пойти к маркизе.

— Мы пойдём вместе.

Некоторое время они шли молча, потом Орано вдруг спросил:

— Вы греко-католической веры?

— Нет, господин маркиз, евангелической.

— Русский, а евангелический?.. Мне казалось, что русский может быть только греко-католической веры.

— О, на моей родине есть и другие вероисповедания, хотя они презираются и преследуются. — Глаза молодого человека сияли. — Ради Христа и свободы совести стоит вынести и преследования.

— Неужели вы.?… — Маркиз даже побледнел от возникшей догадки.

— Я сын матери, оставившей и потерявшей ради Христа всё, но которой Он воздал и ещё воздаст многократно.

Аурелий склонил голову, но тут же выпрямился, когда услышал вопрос.

— Почему вы всегда упоминаете одну только мать?

— Отца я не знал, я его лишился в самом раннем детстве.

— А зачем вы мне тогда говорили, что вы с родителями приехали в Вену?