— Что, Маргита Орловская здесь? Вы присутствовали при их встрече? Никуше не повредило волнение?

— Счастье и любовь никогда не вредят.

— Хорошая логика. А что они говорили друг другу?

— Почти ничего. Они оба плакали.

— Бедные! — доктор опустил голову:

— Теперь и пан Коримский там. Если позволите, я закончу за вас маршрут путешествия. Друзья всегда рады поделиться счастьем. Идите, пан доктор, к пану Николаю!

— Вы очень добры, что избавляете меня от этого скучного дела..

У меня и так не хватило бы терпения, а теперь и подавно. Но надо составить такой маршрут, чтобы не утомлять Николая частыми пересадками и долгим ожиданием. Вот здесь я остановился. Однако я лишь поприветствую пани Орловскую и сразу вернусь.

Конечно же, он не вернулся. Застав господ уже в салоне, доктор стал свидетелем и ещё одним желанным участником семейной идиллии.

— Маргита, это Аурелий, мой единственный друг по университету, а теперь — брат и благодетель, — представил его Николай, и глаза молодой женщины тепло взглянули на него.

— Я от всего сердца благодарю вас, пан доктор, за всё, что вы сделали для моего брата и отца, — сказала она, протянув ему руку.

— Да, Маргита, мы доктору Лермонтову многим обязаны, — сказал пан Коримский.

— Он и теперь, не считаясь с неудобствами, отправится с нами в путешествие.

— Не верьте этому, пани, — возразил молодой человек, — я это делаю с удовольствием. А то, что я делал до сих пор, Никуша на моём месте сделал бы тоже, и даже больше.

— Этому я верю, однако это не умаляет ваших заслуг и нашего долга перед вами. Так, когда вы завтра отъезжаете?

— Примерно, в десять часов.

— Тогда мы завтра ещё увидимся.

— Ты придёшь? — удивился Николай.

— Неужели ты думаешь, Маргита, что мы тебя сегодня ещё отпустим домой? — заметил Коримский.

— И даже если бы все разрешили, я как врач не позволил бы вам ехать в такую непогоду, — вмешался Аурелий, и его весёлое настроение разрядило обстановку.

— О, если вы меня приглашаете, я охотно останусь? — воскликнула Маргита и рассказала о своём поспешном отъезде из Горки, причём так остроумно, что весёлое настроение не покидало всех и во время ужина, к которому и Урзин был приглашён. Когда после ужина он хотел удалиться, Николай задержал его.

— Последний вечер вы проведёте с нами, Мирослав, не правда ли, отец?

— Да, сын мой, если пан Урзин согласен.

— Оставайтесь, пожалуйста! — присоединилась к ним Маргита.

И Урзин остался.

* * *

А в это самое время старый пан Николай беспокоился о том, что Маргите в Горке будет скучно. О, ещё никогда ей не было так весело! Она играла для брата на пианино, иногда в четыре руки с доктором Лермонтовым. Затем она аккомпанировала доктору, воспевавшему красоту весны. Впервые в жизни она была счастлива.

— А ведь вы мне должны, Мирослав, — сказал вдруг Николай.

— Я, пан Коримский?

— А вы забыли, что обещали спеть мне перед отъездом? Спойте теперь, пожалуйста; Завтра уже не будет времени на это.

— Если вы желаете и если остальные господа не будут против, я охотно спою.

— Мы просим вас, — сказала Маргита:

Молодой человек после краткого раздумья, прислонившись к фортепьяно, запел:

«Превыше разума любовь Твоя,

Господь, Спаситель мой!

Но жажду я любви Твоей всю полноту познать

И в ней всю силу, высоту, блаженство созерцать».

Врач не мог оторваться от лица певца. Что его так поразило — красота голоса, глубина чувства или сама песня? Маргита крепко держала руку брата. Она текст песни не совсем понимала, но тем более трогали её мелодия и нежность голоса. Николай закрыл глаза. Пан Коримский же впервые внимательно смотрел в благородное, загадочное лицо своего провизора, который продолжал петь;

«Превыше слов. Господь, любовь Твоя,

Но жаждет слов живых душа моя,

Чтоб грешникам погибшим возвещать

Любовь, могущую спасти и все грехи прощать.

Любовь превыше всей хвалы земной,

Но жаждет сердце петь. Спаситель мой,

Хвалу любви, нисшедшей до меня

Из тьмы греха призвавшей в чудное сиянье дня».

Голова Коримского опустилась. Лицо его стало бледным в печальным. Ах, было время, когда родная мать пела сыну своему об этом Иисусе и учила его молиться. Уста её замолкли в могиле, мальчик вырос и забыл о Христе. Он позабыл и данное когда-то им обещание — жить только для Него, как жила его мать, а теперь обо всём этом напомнила ему песня Урзина. А тот пел дальше с ещё большим воодушевлением:

«Зажги, Господь, любовь в моей груди!

К источнику Ты сам меня веди.

Дай верою мне жажду утолить;

И от земных источников всё сердце отвратить.

Когда ж лицом к лицу увижу я Тебя,

Спаситель мой, то песнь моя

Любви Твоей прославить широту,

И высоту, и беспредельную всю глубину».

Песня закончилась, но аплодисментов не последовало, лишь короткое «Благодарю!» услышал Урзин. Он и этого не ожидал. Немного смущённый, пожелав всем спокойной ночи, он удалился. Никто из оставшихся ни слова не сказал о его песне. Слишком глубоко затронула она их сердца…

Наступила ночь. Успокоенная сознанием, что она снова дома, наконец, в отцовском доме, Маргита спала сладким сном младенца. Николай от возбуждения немного устал. Аптекарь же почти до утра ходил по своей комнате, также и доктор не притронулся к своей постели. Он стоял у окна, прижимаясь лбом к холодному стеклу.

«Прости меня, матушка, — думал Коримский. — Если бы ты была жива и руководила мной, то я своё обещание сдержал бы. А так… мир полон зла, и веры в нём нет, всё опровергается. Я не сдержал обещания своего, а возобновить его невозможно! Я не любил Его и не служил Ему, потому что веру в Него потерял.

Ах, кто вернул бы мне то время, когда я верил! В той вере было столько счастья, столько уверенности, а теперь ничего нет надо мной и душа моя пуста. Прости меня, прости недостойного сына твоего!»

На другой день в Подграде стало известно, что Коримский со своим сыном в сопровождении доктора Лермонтова отправился куда-то на юг. Говорили, что на вокзале была и Маргита Орловская и что она долго и сердечно прощалась с братом и отцом. А когда поезд умчался, она направилась прямо в Орлов. Немало удивился пан Николай, когда его любимая внучка вдруг появилась перед ним. А как бы он удивился, если бы узнал, где она провела прошлую ночь! Но об этом люди не говорили, потому что они этого не знали.

Маргита видела, как дедушка вздохнул, когда узнал, что она примирилась с отцом. Она поняла, что он рад, и этого ей было достаточно.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

И снова наступил вечер. На дворе было так холодно, что казалось, будто даже звёзды на небе застыли. Но в библиотеке Орловских было тепло и уютно. Красноватое пламя камина освещало пол, покрытый коврами, и разрисованный потолок, деревянные стеллажи с книгами, этажерки, уставленные арабесками, различными фигурками и кристаллами, большие бронзовые вазы и искусственные букеты. Отсвет пламени отражался в большом зеркале, ласкал тёмные удобные кресла и диваны и дорогие альбомы на одном из столов. Но основной отсвет падал на длинный шезлонг пана Николая вблизи камина, на котором в глубоком раздумье покоилась Маргита Орловская. Молодой женщине было о чём подумать.