Отдышавшись, инспектор потряс Николя, уснувшего в дежурной части, уронив голову на руки. Проснувшись и разминая затекшие члены, Николя ругал себя за то, что допустил застать себя в такой позе. Бурдо отправился просить папашу Мари принести им чашечку кофе. Вернувшись, он увидел, что Николя в задумчивости рассматривает крошечный клочок бумаги. Оторвав взор от бумажки, он уставился на инспектора так, словно видел его впервые.

— Этой ночью случились странные события, Пьер. Мне надо тебе кое-что рассказать.

Прибегнув к образному лаконичному языку, снискавшему ему славу рассказчика и, как следствие, особую милость покойного короля, он в подробностях рассказал Бурдо о ночном происшествии и филигранно выписал портрет начальника тюрьмы Мазикура, не скрыв, что своим благодушием и непоследовательностью начальник все же сумел вывести его из равновесия. В завершение он протянул Бурдо крошечный листок.

— Эта записка найдена в углублении стены над кроватью незнакомца из Фор-Левека. Не исключаю, ее мог поместить туда предыдущий арестант. Тем не менее текст весьма интригующий.

Прочитав несколько раз записку и повертев ее в руках, Бурдо вернул ее Николя.

— На каком это языке?

— На первый взгляд кажется, что на английском, но у меня не получается перевести выражение. К тому же, как ты мог заметить, заглавные буквы стоят прямо внутри слов, где также есть ç и ü. Но какой в этом смысл?

Он вытащил из кармана скрученный кусок простыни, отвязанный от решетки.

— Прибавь еще вот это. Ни единой перетертой нитки, следовательно, материал не изношен, однако он не выдержал и разорвался. Хорошо бы узнать, кто принес заключенному столько простынь, что он смог связать веревку нужной длины, чтобы спуститься с четвертого этажа.

— Боюсь, необходимо обследовать всю веревку.

— Заметь, мой дорогой Пьер, я сразу проявил проницательность и сообразительность. Если, как ты предполагаешь, веревка оборвалась, потому что ее плохо сделали, нам придется обследовать ее всю и даже провести некоторые эксперименты.

Раздалось поскребывание, затем дверь отворилась, и появился папаша Мари с дымящейся чашкой кофе в руках.

— Николя, там тебя спрашивает сержант из караула. Ему надо срочно с тобой поговорить. Он назвался Батистом Гремийоном.

— Пусть войдет! Этот сержант возглавлял патруль, обнаруживший труп.

Через несколько минут появился сержант.

— Я хотел сообщить вам о находке, сделанной нами, когда мы подняли тело.

Он протянул Николя позолоченную пуговицу, которую тот тотчас поднес к свече.

— …Пуговица от мундира, сомнений нет. Осталось только определить, от какого.

— Если позволите, господин комиссар, мне кажется, она лежала на улице, а тело упало на нее сверху. А может, она выпала из его кармана. Ее мог потерять любой прохожий…

— Посмотрим, — произнес Бурдо; разгневанный вмешательством сержанта не в свое дело, он подтолкнул его к выходу.

Николя сделал вид, что не заметил возмущения своего помощника.

— Благодарю вас. Ваше рвение поможет нам при расследовании.

Потоптавшись, сержант поклонился и вышел, оставив обоих сыщиков в глубоком раздумье.

— Пожалуй, — нарушил молчание Бурдо, — дело сводится к нескольким вопросам. Кто этот неизвестный? Почему он оказался в тюрьме Фор-Левек? По чьему приказу? Случайно ли его падение? Кто помогал ему готовить побег и почему?

— Браво! Вот готовый план расследования! Однако не стоит заблуждаться — от этого дела издалека веет государственными тайнами. Не удивлюсь, если мы, на нашем месте и с теми сведениями, которые у нас есть, так и не узнаем, ни кто начал эту историю, ни кто ее завершит. Зачем помещать человека, столь, на первый взгляд, ценного, вместе с мелкой сошкой в Фор-Левек?

— Это королевская тюрьма… А что ты предлагаешь?

— Пока как обычно. Первое — вскрытие, по всем правилам, для точного установления причин смерти. Второе — пригласить Сансона и Семакгюса. Ты знаешь мое мнение о хирургах из квартала Шатле…

— Вдобавок нам нужны люди, умеющие молчать!

— …и, наконец, исследовать веревку, применив все возможные научные методы.

Взяв кусок веревки, Бурдо повертел его в руках и, поднеся к носу, покачал головой.

— От простыней исходит резкий запах, а ткань, похоже, запачкана какой-то жидкостью, напоминающей растительное масло.

— Семакгюс, часто работающий в Королевском ботаническом саду, может спросить об этом у своих товарищей. Надо как можно скорее поговорить с ним, тем более что сегодняшний снег и заморозки заставят многих воздержаться от прогулок. Известить Сансона проще и удобнее.

— Немедленно отправлю фиакр за доктором и за Парижским господином. Труднее всего добираться Семакгюсу: по такому холоду путь из Вожирара может оказаться очень долгим. Также хорошо бы узнать, что говорилось в «письме с печатью», подписанном, скорее всего, Амло де Шайу. Мазикур не сохранил его.

— А что на месте происшествия? — спросил Бурдо; у него, видимо, пробудились свои соображения.

— Трудно сказать, ибо снова начался снег. Я пошел по следам нескольких экипажей, но ничего подозрительного не обнаружил…

Николя умолк: неожиданная мысль пронеслась, словно на крыльях, и умчалась, а ее место немедленно заняла следующая.

— …Здесь есть над чем подумать. Фонари на улице Сен-Жермен-л’Осеруа не горели вдоль всей тюремной стены. Когда я около одиннадцати возвращался из таверны, что на перекрестке Труа-Мари, помнится, я еще удивился такому недосмотру.

— И хорошо ли там кормят? — заинтересованно спросил Бурдо.

— Так себе. Но я ходил туда не ради еды, а ради слов. Хотел послушать, о чем говорят наши добрые парижане…

— И много чего наслушался! Народ ропщет, и не без основания… Он не сможет долго терпеть… Однако, возвращаясь к фонарям, они ведь должны гореть, несмотря на сильный ветер? Разве не для того их установили по приказанию Сартина? Помнишь, когда прежние фонари сменили на новые, масляные, появились куплеты, в которых мошенники и продажные девицы оплакивали старые добрые фонари, гаснувшие при первом порыве ветра, позволяя красть в темноте кошельки и заниматься любовью!..

— Надо бы зайти на улицу Мишодьер, в контору, что занимается освещением столичных улиц. Хотелось бы узнать, почему вчера вечером на искомом участке не горели фонари.

— Судя по тому, сколь рьяно ты принялся за дело, ты уверен, что за этой смертью кроется преступление.

— Это мое внутреннее чувство; ты же знаешь, я всегда полагаюсь на интуицию. Мне кажется, дело принимает отнюдь не самый лучший вид.

— И понимаешь, куда оно может завести?

Николя лукаво посмотрел на Бурдо.

— Ты видишь меня насквозь! Дождемся вскрытия, чтобы сделать предварительные выводы. Сейчас главное подождать. У нас еще будет время. Опыт подсказывает, что поспешность в таких делах не нужна, ибо, как говорят, поспешишь — людей насмешишь!

— А не кажется ли тебе, что чутье вновь заведет тебя в дебри государственных тайн, с которыми тебе столь часто приходилось сталкиваться?

— Когда за мной прислали, я не мог не пойти. Собственно, прислали за королевским магистратом, чтобы констатировать смерть от несчастного случая. Но это только на первый взгляд. Необходимо выяснить все обстоятельства этой загадочной кончины. Неужели мы отступим перед воображаемой опасностью? Если бы я так сделал, что бы ты обо мне подумал, Пьер?

Бурдо не знал, рассмеяться ему от чувств или же разрыдаться.

— Я бы сказал, что ты не являешься добропорядочным гражданином, руководствующимся добродетелью, сказал бы, что каждый имеет право на осуществление правосудия и что сила должна оставаться за законом. Но все это не помешает мне позаботиться о твоей безопасности.

— Давным-давно, в тот самый день, когда я поступил в учение к комиссару Лардену, проживавшему на улице Блан-Манто, я поставил крест на собственной безопасности. Впрочем, у меня есть ты, а ты всегда обо мне заботился.