И он принялся снова изучать таинственное послание.

Родоле поднял голову.

— Он сумел скрыть суть, преумножая указания, понятные часовщикам.

— А вы заметили, — произнес Бурдо, — большие буквы посреди слов, а также ü и ç? Разве они стоят на своих местах?

— Вы правы. Я обратил на это внимание.

Он взял бумагу и перо и принялся выстраивать слова без всякого порядка, а затем рассыпал их по буквам. Внезапно он рассмеялся.

— Способ маскировки весьма изобретателен, но шифр оказался совершенно детским. Почему заглавные буквы? Полагаю, чтобы отметить начала слов. Смотрите. F, S и Р. Представьте, что он хотел сообщить свое имя: тогда начальной буквой имени станет первое F. Возьмем самое распространенное имя. Франсуа прекрасно подходит. У нас есть F, r, а, n, ç, о, i и s! Но у нас есть еще строчные буквы и заглавная буква S. Почему бы ей не быть буквой его второго имени? Посмотрим.

Взяв словарь, он принялся его лихорадочно листать.

— Нашел! У нас есть S, а, ü и l. Следовательно, с большой P начинается фамилия.

— И что у нас осталось? — спросил Николя.

— Два e, одно i, I, y и начальное P.

— Что дает нам, — вымолвил после размышления Бурдо, — Пилей или Плеий. Или Пейли.

— Последний вариант мне кажется наиболее предпочтительным, — ответил Родоле. — Получается Франсуа Саул Пейли. Саул — имя крайне редкое, обычно его носят приверженцы так называемой реформированной веры.

— Протестант?

— Да, и, видимо, прибывший из Англии.

— Сударь, — ответил Николя, — я восхищен вашим талантом.

— Тот, кто искренне восхищается талантами другого, сам никогда не бывает бесталанен, господин маркиз.

— Итак, — подытожил Бурдо, — остается отыскать тех, кто встречался с неким Франсуа Саулом Пейли, часовщиком, одетым в куртку из шотландской шерсти.

— Сомнений нет: за вашей запиской скрывается часовая мастерская, но я не настолько разбираюсь в этих материях, чтобы идти с вами дальше. Впрочем, чутье мне подсказывает, что упоминание о часовой механике заключает в себе еще одно, тайное послание. Спросите наших великих часовщиков, например, Берту или Леруа. А потом, я подумал…

Он с удовольствием потер руки.

— Что еще?

— Мы были первыми часовщиками, до тех пор пока не издали эдикт Фонтенбло. Потом…

— Эдикт Фонтенбло? — переспросил Бурдо.

— Да, — ответил Николя, — отменявший Нантский эдикт.

— Совершенно верно; именно в это время многие искусные ремесленники покидали королевство, и пути их лежали в Женеву и Лондон. Но при покойном короле правительство путем заманчивых обещаний сумело вернуть некоторых из тех, кто обосновался за Ла-Маншем. Копайте в эту сторону, возможно, ваш незнакомец — один из бывших эмигрантов.

Родоле проводил их до фиакра и, попрощавшись, попросил передать свои уверения в совершеннейшем почтении Сартину. Прежде чем вернуться к себе в дом, он бросил подозрительный взор в оба конца улицы Шипионе. Отъезжая, они услышали скрежет задвижек: писарь затворялся у себя в лавке. Какие еще секреты он скрывал? По дороге в Шатле оба сыщика возбужденно обсуждали выводы, сделанные их консультантом. Привлекая внимание Бурдо, Николя отметил необъяснимое желание каллиграфа осведомить Сартина о визите Николя. Подумав, сыщики согласились, что Родоле, часто общаясь с власть имущими и вершителями политики государства, перенял у них привычку изъясняться намеками и недомолвками. Но главное, у них появились весомые основания для продолжения расследования: они знают имя незнакомца из Фор-Левека и уверены, что он имел отношение к часовщикам.

— Надо, — начал Николя, — тщательно просмотреть журналы регистрации иностранцев, прибывших в Париж примерно за последние полгода.

— Черт побери! Как ты это мыслишь? Это же муравьиная работа!

— У нас агентов больше чем достаточно. Отправь кого-нибудь из них, пусть пожужжат! А для ровного счета пусть также поищут упоминание о некой миссис Элис Домби.

Записав имя на листке из записной книжки, он передал листок инспектору.

— О ком идет речь?

— Имя, случайно услышанное при дворе.

Бурдо покачал головой и ничего не сказал.

— Мы могли бы пойти поужинать ко мне; улица Фоссе Сен-Марсель совсем рядом.

— Прекрасное предложение! Уверен, твоя жена окажет мне гостеприимство… а потом выцарапает тебе глаза за то, что ты привел меня без предупреждения.

— Не думал, что ты знаешь ее лучше, чем я!

— Это только к Катрине можно заявиться в любое время. Она всегда рада, когда ее просят чем-нибудь поживиться, таков обычай бывший маркитантки.

— У себя дома женщины ненавидят неожиданности.

— В Геранде каноник, мой опекун и приемный отец, часто приводил к ужину голодных бедняков. Если бы ты видел Фину, мою кормилицу. Всегда добрая и радушная, она превращалась в настоящую фурию: била посуду и даже ругалась по-бретонски!

При этом воспоминании он рассмеялся.

— Какие у тебя есть соображения?

— Мы могли бы перекусить у мамаши Морель. В такое время доброе рагу из мясных обрезков отлично согреет нас. К тому же сегодня жирный вторник.

Мысль пришлась Николя по душе, и он велел кучеру ехать на улицу Бушри-Сен-Жермен. При въезде в тупик, где располагалась харчевня, они буквально утонули в кровавой снежной каше, образовавшейся после утреннего забоя скота. Оторвавшись от хлопот у плиты, хозяйка заведения устремилась им навстречу. Она сильно постарела, сгорбилась и передвигалась на высоком стуле с колесиками; при виде перемен, произведенных неумолимым бегом времени с их давней приятельницей, они опечалились. Резво катаясь на своем стуле вдоль плиты, мамаша Морель, словно монарх на троне, зорко наблюдала за хозяйством, управляла голосом и движениями руки, успевая при этом проследить за кипением котелков и шкворчанием сковородок. Посетителей обслуживала шустрая и веселая девушка в коротком казакине с баской и в чепчике.

— Ого, ты обзавелась служанкой, мамаша Морель! — бодро воскликнул Бурдо.

— Пришлось, мои ноги не вечны, как Новый мост. То и дело подгибаются, и я боюсь упасть.

— Мы промерзли, проголодались и тотчас подумали о тебе.

— После того как столько раз изменяли мне! Я уже сказала себе: эти негодяи меня забыли! Но я по-прежнему помню ваши вкусы. Так вот, сегодня вечером я предложу вам ягнячьи потроха с салом, но прежде подам капустный суп, в котором они томились, затем бычьи хвосты в горчичном соусе, яйца с чесноком и на закуску литургические хлебцы.

— Замолчи, несчастная, и это накануне поста! Ты хочешь сказать, гостии.

— Согласна, раз тебе так больше нравится: ты же мой гость.

— Давай-ка расскажи, как ты готовишь свои ягнячьи потроха.

— Сейчас, не торопись. Я беру голову ягненка, печень, сердце и ножки. Все, разумеется, вымытое, подсоленное и бланшированное. Наливаю в котелок воды, кладу голову, сердце и ножки, добавляю сальца, капусты, кореньев, морковки, пастернака, мелко нарезанный лук и гвоздику. И все это, мальчики мои, долго тушится, до тех пор, пока мясо не станет разделяться на волокна. Затем я на минуточку опускаю туда печенку, самую лакомую и нежную часть потрошков. И получается, скажу я вам, пальчики оближешь, особенно когда подают горяченьким. Ну ладно, сейчас я вам кое-что расскажу. Садитесь вон за тот столик, возле меня, жаркий огонь согреет вас. Элиза, миски для моих друзей.

Служанка помчалась исполнять приказание.

— Я могу на нее положиться, — промолвила мамаша Морель. — Она умеет подать, моментально распознает тех, кто пытается съесть, не заплатив. Она знает, сколько будет половинка от полсетье или четвертушка от полштофа, когда убирать закуску и нести жаркое. Все блюда помнит безошибочно и меняет их именно в нужный момент. Да вдобавок еще и скромница, ну чистый цветок! Такое не часто встречается, в нашем деле служанки очень скоро начинают мести не только метлой, но и хвостом! А тот, кто посмеет заигрывать с ней, тотчас получит достойный отпор. Хоп — и блюдо с соусом уже у него на голове.