Сейчас репортер, да и вообще журналист, все меньше интересует аудиторию как добытчик информации. Новости перестают быть произведенным продуктом. Новости становятся явлением природы. Новости растут сами, как трава. Кто первый оказался на месте события с айфоном в руках – тот и репортер. А все больше СМИ – это вообще не коллектив журналистов, а три-четыре-пять контент-продюсеров, которые рыскают по Интернету, мониторят соцсети и собирают новости, как грибы. Конечно, добыть реальный эксклюзив – это еще пока требует профессиональных усилий журналиста, но сфера регулярных новостей уже безвозвратно нашей профессией утрачена (и слава богу).

Значит ли это, что профессия репортера загибается? Нет, не значит. Наоборот – статус репортера растет, а хорошие репортажи востребованы как никогда.

Много информации – это, конечно, хорошо, но у любого избытка есть побочный эффект. И главная болезнь наступившего информационного века – дезориентация. Люди все больше знают и все меньше понимают. Люди готовы платить уже не тому, кто генерирует информацию, а тому, кто ее должным образом фильтрует. У людей информационная подагра – утрата ясности, сначала в большом, а потом и в малом. И в этой ситуации именно ЯСНОСТЬ, а вовсе не информация становится главным журналистским продуктом. Средство Массовой Ясности – я бы так выразил формулу успеха востребованного сегодня журналистского продукта. Мне мешает это сделать только то, что в итоге получается очень смешная аббревиатура (можете предложить другую).

Одна из ключевых функций СМЯ – это социальная навигация. Для той или иной социальной группы СМЯ становится ориентиром, точкой доверия. Пусть в этом СМЯ не будет всего, что можно было узнать, но там обязательно должно быть все, что нужно понимать и чувствовать. Именно в этом, кстати, успех журнала «Русский репортер», в котором я имею удовольствие работать.

А журналист нового типа – не столько добытчик информации, сколько ее преобразователь. Это вовсе не значит, что надо просто сидеть за компом и заниматься исключительно мыслительной деятельностью. Хотя жанр публицистической колонки сегодня тоже переживает ренессанс – в силу тех же самых причин. И конечно, репортер, как и раньше, должен бегать, смотреть, слушать и щупать. Но при этом понимать: какую бы эксклюзивную информацию ты ни надыбал – этого уже недостаточно для успеха. Ты должен дать читателю не только дозу новой информации, но и сильный заряд ясности. Теперь катарсис журналистского текста – не просто изложенная в нем шокирующая новость. Чтобы сотворить сенсацию в новом, информационном веке, надо суметь преобразовать разрозненную информацию в сущностное знание о том, что произошло. Во всяком случае, репортеру.

Это намного труднее, но и намного интереснее. По-моему, мы родились в нужное время и в нужном месте.

15 2011 год, декабрь Электростальская крепость

О чем говорит любимый город спустя двадцать лет после Советского Союза

Население подмосковной Электростали – это одна тысячная России. Качество местного населения и среды обитания вполне позволяет утверждать, что это та самая часть, по которой можно судить о целом. Промышленный город, не большой, но и не маленький, не богатый, но и не бедный, оплот умного пролетариата и технической интеллигенции. Ровно двадцать лет назад выпускник школы № 5 Дмитрий Соколов-Митрич уехал отсюда в Москву, чтобы стать заместителем главного редактора журнала «Русский репортер». Специально для журнала «Эксперт» он решил вернуться в родной город, чтобы понять, что же изменилось в нем за два десятилетия.

Своя сторона

В городе Электросталь есть та сторона и эта. Все их так и называют: Та сторона и Эта сторона. Речь идет не об ориентировании, а скорее о географии. Тот, кто живет на Той стороне, никогда не назовет ее Этой, даже если в данный момент на ней находится. Он так и скажет: «Я сейчас живу на Той стороне, а раньше жил на Этой». – И махнет рукой через железную дорогу, вдоль которой через весь город тянется Великая Промзона. Собственно, она и делит Электросталь на Тот и Этот, придавая местной городской физике изрядную долю метафизики.

– Я не понял! А куда делся магазин «Удобрения»?! – мы с одноклассниками патрулируем Эту сторону спустя полжизни после выпускного бала. Те изменения на местности, к которым они давно привыкли, я открываю для себя только сейчас. Это их веселит и умиляет. Если бы не наши лица, можно было подумать, что внуки привезли дедушку посмотреть родной город, в котором он не был с довоенных лет.

– Нуты вспомнил, Димон! Его, кажется, еще во время перестройки закрыли. Кому теперь в городе нужны удобрения?

– А куда дели кафе «Сказка»?! Мы же там мороженое ели в железных мисочках – помнишь? «Южная ночь» – двадцать три копейки, кофе гляссе – девятнадцать.

– Ara. A теперь тут кафе «Аркадия», сам видишь. У них на двери написано, что там бесплатный вай-фай, только ты не верь – он уже полгода на работает.

– Слушай, а что случилось с «Рубином»? Откуда здесь все эти магазины?! Тут же цех был по производству лимонада! Я там целый месяц после десятого класса работал, бутылки на конвейер ставил!

Мы выходим из машины и беспрепятственно пересекаем линию бывшей проходной. Вместо производственных линий и складов здесь теперь какие-то магазины и офисы, здания облеплены витринами, как оспой. Кадык шалит, на глаза наворачиваются слезы.

– А я, кстати, и сам не заметил, как его закрыли, – удивляется один из одноклассников. – Я в этом районе теперь редко бываю.

Город наш всегда жил строгой микрорайонной жизнью. Северный (он же Шанхай), Южный (Четверка), Западный (Семь ветров), Восточный (Клюшки) и Центр. Заселение шло от тех или иных крупных предприятий, поэтому профессиональное сознание очень даже определяло местное бытие. У каждого микрорайона был свой характер, одни территории дружили, другие враждовали. Например, подросток из Семи ветров, оказавшись поздно вечером на Четверке, сильно рисковал здоровьем, а в Клюшки мог приходить как к себе домой. Наша семья сначала жила в Центре, потом в Шанхае, затем на Семи ветрах. Каждый раз приходилось мучительно самовживляться в новую среду. В будущем этот опыт сильно помог в жизни.

К каждому микрорайону прилагались искусственный пруд с зоной отдыха и обширная зеленая зона. Вообще, городская инфраструктура в Электростали конца семидесятых годов достигла своего расцвета и была близка к идеальной. На полторы сотни тысяч населения три многопрофильных спортивных комплекса, ледовый дворец «Кристалл» с одноименной хоккейной командой, два бассейна, шесть домов культуры, две музыкальные школы, Дворец пионеров, филиал Института стали и сплавов, техникум, множество ПТУ, художественное и музыкальное училища, два больничных городка, три железнодорожные станции и один вечный огонь. Не было только театра, трамваев, церкви и птичьего рынка. Но все это было в соседнем Ногинске, куда с интервалом в пятнадцать минут ходил автобусный маршрут под номером 20.

Электросталь – город молодой по возрасту (одноименный завод – ровесник революции), но в сущности это типичный город с замковой психологией. Только вместо рыцарских крепостей тут три завода. Самая мощная крепость – это Машиностроительный завод, который производит ядерное топливо и входит в структуры Росатома. Крепость поменьше – металлургический завод «Электросталь», выплавляющий более двух тысяч уникальных марок стали для космоса, авиации, спорта. Самая уязвимая цитадель – Электростальский завод тяжелого машиностроения (ЭЗТМ), но и его вполне хватило бы для полного счастья целому моногороду.

В экономике все эти промышленные крепости друг с другом не конкурировали, а вот по части социальной ответственности всегда старались друг друга переплюнуть. Жилой фонд и объекты соцкультбыта почти без остатка состояли на балансе того или иного промышленного рыцаря, и предприятия с азартом мерялись очередями на квартиры (у кого короче), стадионами (у кого длиннее), домами культуры (у кого красивее) и даже туристическими поездками для своих работников (у кого дороже).