О. вошел вслед за А.

Когда А. вскарабкался на печь, О. сказал ему, чтобы тот не искал больше нож: О. видел его в руке старика Греса. Может быть, он достался старику от Анны Хольцапфель, она же рассказывала, что узнала от священника, о чем с ним говорила герцогиня, лежа на красном бархате алтарной ступени. Оказывается, она вырвала нож из груди своего мужа и хранила при себе до тех пор, пока владела замком. Она велела спрятать его за печью, потому что знала: его появление всегда возвещает переворот и смуту. В случае ее смерти нож надо было передать в надежные руки церкви. О. громко рассмеялся и, увидев вилку с четырьмя зубцами, подумал о том, что такую же, только из казуаринового дерева, носят с собой нежники. Если бы А. знал песню нежников про людоедов, он бы понял, что они — отцы, потому что у них вся власть, они налиты почечным жиром, они наследуют силу, отнимаемую у других, они настоящие едоки, которым не нужно кулинарное искусство, потому что они глотают все как оно есть. Они прокладывают свой победный путь зубами, которые грызут все без разбора.

Когда А. и О. вышли из комнаты, где А. искал разгадку, они увидели Лукаса, спавшего под дверью, которую ему когда-то поручили охранять.

На следующее утро графиня привела каменщика Меденьяка. Она велела ему закрыть жалюзи и снести печь в комнате герцогини. О. видел облака пыли, окутавшие жалюзи, и он рассмеялся, как рассмеялся бы печной нежник Францик.

О. лежал в ельничке и считал птиц, порхавших над головой. Он втягивал запах травы, тишина приятно обволакивала его. Через просветы между яблонями, стоявшими перед замком, он видел ряды окон и иссеченную непогодой потемневшую кладку фасада. Ему пришли на ум темный погреб и кресло, припрятанное с тем расчетом, чтобы когда-нибудь усесться на нем под лестницей, по которой, бывало, ходили Цёлестин и князь. Кошачьих шкурок он не желал больше видеть. Башня с круглым окном в жестяной кровле напоминала ему Полифема с пастью, поглощавшей людей.

В сенном сарае пел Грес.

Нож, должно быть, спрятан у него в куртке, подумал О.

— Когда все свободны, все и равны, — бормотал Грес. — Буду ходить от пруда к пруду и искать купальщиков. И никто не подивится, увидев в парке князя Генриха об руку с Розалией Ранц. Прошло время дивиться, прошло время изразцовых печей.

Когда О. вышел из ельничка, был день как день, такой же, как все другие дни.

От переводчика

«Убийцы персиков» — скорее всего, роман-притча, хотя трудно сказать, чего здесь больше — романа или притчи. Своеобразие этой вещи отмечают все критики, кому-то оно кажется прямо-таки вопиющим, кому-то привлекательным. Как бы там ни было, к роману Коллерича нельзя подходить предвзято, более того, настройка на нужную волну восприятия должна произойти в процессе постепенного погружения в текст, тогда некоторые его странности станут просто особенностями. Попробую бегло очертить их по мере своего разумения.

Все персонажи романа от образованного князя Генриха до мальчика из прислуги говорят одним языком — языком самого автора. В этом смысле он сродни нашему Андрею Платонову, но тяготеет скорее к знаковой, нежели к образной речи. Возникает целая система знаковых понятий: «персиковое дерево», «черная бархатка», «круг и крест», «круглый стол», «верх и низ» и т. д. Даже окна и двери — больше символы, чем реалии, их назначение не столько открывать доступ в мир, сколько ограждать от него. По точному наблюдению критика Герхарда Мельцера, замок «не создает и не открывает свое пространство, а утверждает его... и потому построен, по существу, не из камня, а из слов, фраз и символов». Отсюда необычность и словоупотребления: «Они обмалчивали философию жизни, о чем вели речь под елью» или: «Он не хотел ничего воспринимать. Он проходил насквозь и не отличал себя от других людей». И поскольку углубленная семантика подавляет окраску речи, ей свойственен своего рода аскетизм. Даже описание блюд исполнено не в привычном для русского читателя раблезианском духе (к чему приучила нас наша классика от Державина до Булгакова), а больше напоминает подробное меню. И пир в замке именуется платоническим потому, что сопровождается метафизическими рассуждениями и означает для едоков некое подобие духовного восхождения.

Почти все персонажи — солипсисты до мозга костей, каждый творит свою собственную мифологию, в соответствии с которой всякое свое действие превращает в ритуал: графиня с помощью инъекции «прививает» служанкам вечную невинность, князь Генрих кастрирует петухов, ибо размножение считает угрозой раз и навсегда установленному порядку, Цэлингзар меняет вещи местами, поскольку ненавидит стабильность. Мифологема может стать атакующей реальностью: крошечные духи возмездия, порожденные фантазией мальчика О., участвуют в уничтожении замка.

Замок был задуман господами как остров вневременной незыблемости и порядка в текучем и беспорядочном мире. Законы замка также непреложны, они не допускают и намека на равенство «верхних» и «нижних», удел последних — безропотно и благодарно служить. До поры эта система работает безотказно. Но вскоре «низ» дает первые сейсмические толчки. Верный слуга Цёлестин отваживается на проявление собственной воли — сажает персиковое дерево, спиленное потом негодующей графиней.

Угроза назревает и, так сказать, изнутри. Князь с ужасом подозревает себя в том, что желает Розалию Ранц, и вообще не свободен от сексуальных влечений (символика сна). И вот уже сокрушительное потрясение — война, а затем бунт «нежников», выколдованных маленьким О. из недозревших персиков. От господ остается лишь груда тряпья. Диктатуру аристократов сменяет диктатура плебса. В итоге на месте замка — мерзость запустения. Вероятно, так можно истолковать параболическую суть романа.

Тем не менее ткань повествования не столь уж суха. На ее умозрительную основу накладываются живые узоры и детали, которые могут быть почерпнуты только из личного опыта, а не придуманы. И надо признать, автору удается создать свою Йокнапатофу, при этом он действительно опирался на пережитое.

«Я переложил на язык романа, — пишет Коллерич, — и вправил в некие модели часть своего детства, проведенного в Штирии, вблизи одного замка, можно сказать, в дворцовом парке».

«Убийцы персиков» — первый роман автора, целиком опубликованный в 1972 году. К тому времени Коллерич стал заметной фигурой в культурной жизни Австрии и даже консолидатором новых литературных сил. Ему как редактору журнала «Манускрипты» принадлежит честь «открытия» таких ныне знаменитых писателей, как Петер Хандке, Вольфганг Бауэр, Гунтер Фальк и Хельмут Айзендле.

Владимир Фадеев

notes

1

Книга пророка Осии; 13:14.

2

Употребленное автором слово «Denkerfichte» допускает и другое толкование — мыслитель Фихте. — Примеч. переводчика.

3

Здесь и на ближайших страницах цитаты из фрагментов сочинений досократиков.

4

«Печальное воскресенье» — шансон, написанный в 1935 г. венгерским композитором Р. Шерешем и вскоре разошедшийся по миру как «песня самоубийц».

5

«Провидение», «Соблюдение» и «Управление» (лат.).

6

Велутти, Джакомо Батиста (1781—1861) — знаменитый певец-кастрат, музыку для которого писали Россини и Мейербер.

7

Богу Асклепию обычно приносили в жертву петухов.

8