Филипп волновался о своей дочери, и теперь, узнавая в его альбоме лица, одежду, всю обстановку рабочих окраин, я его понимал. То, что казалось столь желанным в Вест-Индии, в Англии предстает совсем иным.
Все в тот день, казалось, думали о детях. У супругов Маккэй в Англии остался сын. Мистер Маккэй совершил свое последнее путешествие; он никогда больше не увидит сына.
«Он перенимает разные английские привычки, — сказала миссис Маккэй с гордостью. — У него все теперь „долба-ное“ да „долбанутое“. Я просто не в состоянии угнаться за его английским сленгом и акцентом».
Мистер Маккэй улыбнулся своим воспоминаниям.
Беглый преступник из Англии может встретить теплый прием у белого населения Тринидада, начать там свое дело. Вест-индец, который уважает только богатство да цвет кожи, в обществе, устроенном несколько более сложно, немедленно пропадет.
Капитан с лицом и манерами аристократа не приглашал за свой стол пассажиров. Он обедал со старшими офицерами. Не знаю, было ли это продиктовано испанским морским этикетом или правилами поведения на судне для мигрантов. Думаю, последнее. От радиста и корабельного эконома, единственных офицеров, допускавших нас до себя, мы узнали, что как раз перед тем, как загрузить мигрантов из Вест-Индии — тех, которых мы видели в Саутгемптоне, — корабль взял на борт несколько сотен марокканских паломников из Мекки. Несколько паломников умерло по пути, и их бросили за борт; после этого корабль пришлось дезинфицировать.
Удаляясь от Англии, все начинали готовиться к Вест-Индии. Формировались группы по цвету, расе, территории, достатку. Вест-Индия есть Вест-Индия, поэтому границы групп были очень проницаемы, и человек мог входить во все группы сразу. Несколько человек, оставив соревновательные беседы о Лондоне, Париже и Дублине и о сыновьях, блистающих в учебе в Англии, Канаде и Америке, обсуждали политическую ситуацию в Тринидаде. Они говорили о негритянском расизме, а в вопросе о смешанных браках взвинчивали себя до истерики. Жители Британской Гвианы, среди них человек, который большую часть путешествия играл в «монополию» и читал первый том «Индийской философии» Радхакришны, горячились, казалось, меньше остальных. Я-то считал, что сосуществование, если не сотрудничество рас — это насущнейшая необходимость Вест-Индии, поэтому я был сбит с толку, встретив такие воззрения среди местных, и мне хотелось разобраться в этом. Но эту группу мне пришлось покинуть из-за размолвки с мистером Хассаном.
Мистер Хассан дал мне почитать номер «Тайм». Я дал его Филиппу (в обмен на его «Кама Каплу»), и когда на следующий день мистер Хассан попросил у меня свой «Тайм» обратно, журнал уже пропал. С тех пор четыре, пять, шесть раз в день мистер Хассан спрашивал свой журнал. Он поджидал меня на палубе. Он поджидал меня до и после киносеансов. Он поджидал меня возле столовой. Он поджидал меня в баре. Я многократно угощал его выпивкой. Но он ни разу не смягчился. Я обещал ему купить журнал в Тринидаде. Но он хотел именно свой экземпляр. Я сказал, что он потерялся. Это не имело значения. Он хотел свой «Тайм». Через три дня преследований я углубился в недра второго класса и чудесным образом нашел человека, у которого был тот же номер. Естественно, тут же нашелся и экземпляр мистера Хассана. Главной темой разговора для мистера Хассана служили его богатство и гонения, которые устраивали на него таможенники, правительство, судоходные компании, семья жены и учителя детей. Я от души пожелал всем его гонителям многих сил и долгих лет жизни.
Однажды в баре произошло настоящее столкновение на расовой почве. Как я понял, несколько пассажиров второго класса, утомленных долгим путешествием и приближением разнообразных отечеств и вдохновляемых тем, что бар первого класса был сравнительно пуст, решили взять его штурмом. В тот вечер они ворвались в бар с песнями и криками и принялись скакать перед стойкой, громко требуя выпивки. Бармен отказался их обслуживать. Они перестали скакать, внезапно затихли, утратили воодушевление и на несколько секунд молча застыли перед стойкой. Потом один человек отошел. За ним другой. В полном составе они пошли вниз по палубе, затем вернулись обратно. Встали в дверях и зашептались. Наконец один отделился от группы, подошел к стойке, застегивая на ходу пиджак, и сказал: «Мне, пжалста, пачку сигарет». Бармен протянул сигареты. Тот посмотрел на них с удивлением, еще секунду поколебался и развинченной независимой походкой отправился к выходу. Одержав моральную победу, все с песнями ринулись в бар второго класса.
А бедная мисс Талл все больше беспокоилась насчет обратной дороги. Никто не мог ее утешить. Филипп предложил ей отказаться от идеи солнечного круиза вокруг Тринидада и лететь обратно в Англию самолетом.
«Не буду врать, — сказал м-р Маккэй. — Когда я видел эту ораву орангутангов в Саутгемптоне, я почувствовал себя не в своей тарелке. Кошмарное зрелище. Нельзя винить людей в том, что они не хотят называться вест-индцами».
«Энгус всегда говорит, что он бразилец, — сказала миссис Маккэй. — Он похож на бразильца». Энгус — это ее сын, тот самый, который говорил на английском слэнге с английским акцентом.
* * *
Мы подходили к Сент-Китсу[13]. Напитки, закат, пламенеющий, как и мечтать нельзя, вокруг — пастельно-серые очертания Карибов, воды, в которых флотилии Европы XVII и XVIII веков совершенствовали свое мастерство: всего этого было недостаточно, чтоб отвлечься от предстоявшего нам кошмара. В тот вечер мы должны были принять на борт первую партию мигрантов. Сент-Китс, праматерь колоний на островах Вест-Индии, «первая и лучшая земля (как пишет один поселенец в 1667 году), в которой когда-либо среди каннибалов-язычников Америки обитал англичанин». Сегодня это перенаселенный остров площадью в шестьдесят восемь квадратных миль, производящий незначительное количество островного хлопка, с трудом сбывающий свой сахар и прекративший разведение табака, — самой первой культуры колонистов, которую сэр Томас Уорнер привез в Англию как доказательство успеха своего предприятия. Романтическая история острова — Уорнер, его возлюбленная-индианка, их сын, Уорнер-индеец, — тоже давно забыта. Сохранилась лишь память о насилии: о людях, обманом завезенных туда и обращенных в рабство, об их детях, брошенных на произвол судьбы, когда благоденствию настал конец, а теперь уже о детях их детей, упаковавших свой скарб, сказавших последнее прости и устремивших взгляд в морскую даль в поисках черной трубы «Франсиско Бобадильи», готовых опять отправиться по «Среднему пути».
Ночью мы встали на якорь далеко в море. На Сент-Китсе не было видно ничего, кроме редких огней столицы. Мы ожидали лоцманское судно, несколько раз принимая за него случайные огни. Не двигалось ничего, кроме автомобильных фар.
«Ого! — сказал мистер Маккэй — у них здесь тоже есть автомобили?»
Второй класс, первый класс, теперь мы были едины; выстроившись вдоль поручней, мы всматривались в огни игрушечной столицы, где люди относятся к себе так серьезно, что даже ездят на автомобилях.
М-р Маккэй, присоединившись к нам позже в баре, сообщил, что один из сумасшедших снят с корабля. Моторная лодка забрала его вместе с санитаром; санитар вернулся один. Вскоре он и сам появился в баре. Несмотря на всю ответственность своего задания, он ехал вполне подготовленным к климату тропиков; мы видели, как он постепенно скатывался от серофланелевого чиновника в ботинках до краснорубашечного туриста в сандалиях.
Шум и какие-то выкрики подсказали нам, что прибыли мигранты.
Часть палубы с левого борта была огорожена веревками, спущен трап с верхней палубы на общую. Слепящий свет заливал палубу, играл на темной воде. Вот и они: качаются на волнах в трех больших гребных шлюпках. Мужчины сидят на планширах и с помощью длинных весел удерживают лодки в равновесии. Полицейские уже взошли на борт. Прямо перед спущенным трапом расставлены столы, за ними корабельный эконом и его помощники, заглядывающие в длинные машинописные списки. Лодки покачиваются внизу.
