Едва ли тут есть какая-то связь с Д’Агиаром. Всюду на Карибах пивоварение было в числе самых первых производств. Оно воспринимается как показатель прогресса, провозвестник модернизации. Местное пиво питает местную гордость: «Ред Стрип» на Ямайке, «Парбо» в Суринаме, «Кариб» — в Тринидаде, «Бэнкс» — в Британской Гвиане. Если в Британской Гвиане вы услышите одобрительное высказывание о «Соединенных силах», будьте готовы немедленно услышать хвалу пиву «Бэнкс».[*]

Пьяный в пансионе в Джорджтауне по-прежнему был пьян, шумлив и в постели. Я переехал.

Джорджтаун, самый красивый город в британской части Кариб, в то же время оказывает самый нелюбезный прием. Попробуйте достать чашку кофе с утра. Вещь просто невозможная. Вчера вы ясно выразили свое неудовольствие тепловатым «быстрорастворимым» кофе, в особенности когда кофе сыплют в воду, а не воду льют в кофейный порошок; и вот сегодня утром отель предлагает вам пол-ложки прошлогодней кофейной гущи в пинте чуть теплой воды, поскольку вы имели глупость сказать, что «пользуетесь» молотым кофе — а слово «пользоваться», как выясняется, по-гвиански означает и «пить», и «есть». Протестовать бессмысленно. Официанты-индийцы одурели от непосильной работы и слишком запуганы хозяевами, чтобы хоть что-нибудь понимать. («Я своих людей не обижаю, но слуги и я не одна класса, слышитеа», — гневно жаловался хозяйке один индиец. «Я знаю, знаю», — отвечала она, понимая его возмущение). Когда спускаешься вниз в четверть восьмого и спрашиваешь, почему тебя не разбудили в половине седьмого, как ты просил, официант среднего возраста с выражением ужаса говорит, что половины седьмого еще нет. Один глоток кофе — и ты знаешь, что пить его больше нельзя, несмотря на пластиковую салфеточку на клеенке в желтую клеточку.

Так что начинаешь, обливаясь потом, искать кофе по раскаленному белому городу. В кафе подают только холодные напитки, в отелях растворимый кофе. Звонишь по телефону другу, рекомендующему кафе с заманчивым названием. Спрашиваешь дорогу у нескольких гвианцев, которые посылают тебя не туда — не по злобе, не по незнанию, а просто по глупости. Наконец оказываешься, например, перед «Кухней Кэйт». Ждешь пятнадцать минут, заказываешь десяток раз — и десять раз апатичная официантка, португалка, африканка или индианка, с распухшим животом, свидетельствующим о запоре, записывает твой нехитрый заказ с прилежанием малограмотной, как если бы ручка у нее была стилом, а блокнот — из воска. Но кофе не появляется. Тебя не знают в «Кухне Кэйт» и поэтому не обслуживают.

Через полчаса встаешь, весь в поту, поскольку в кафе душно и нет вентиляции, и слышишь собственные слова, произносимые с чувством, но очень четко: «Вы, гвианцы, самые заторможенные люди, которые мне встречались». Ты единственный, на кого эти слова производят впечатление, ты выходишь в слепящий свет, дрожа от гнева и ища успокоение во всех оскорбительных словах, которые только приходят на ум.

Негостеприимные, отсталые, сонные, когда не хищные — вот эти слова. Когда гвианцы доводили меня до исступления, я перебирал их, меняя одно прилагательное на другое, пока не начинал чувствовать себя в силах «посмотреть вверх, в направлении общего истока человечества».

Так же невозможно достать обед. Практически единственной пищей, которую предлагают в ресторанах и отелях Джорджтауна, является «цыпленокгриль», и если не разделяешь страсти гвианцев к этому «современному» блюду с американским названием, — а по сути к жареному цыпленку, подаваемому в грязной корзинке (гвианцам нравятся именно эти корзинки), то остаешься голодным. Нет смысла говорить официанту, что ты спешишь. Пройдет не меньше пятнадцати минут, прежде чем принесут меню, и час — прежде чем подадут яичницу. Не жалуйся: человек и так спешил. В номере готовить нельзя, на улице готовить нельзя. Что делать? Отрывки из моих дневников, которые звучат как отрывки из дневника слабеющего путешественника, говорят сами за себя:

Малярийная вялость гвианцев известна по всем Карибам и признается даже в Британской Гвиане. Некоторые наниматели предпочитают брать островитян, которые, как говорят, одарены большей инициативой и уверенностью в себе. Мне говорили, что опасно оставлять гвианца ответственным за геодезическую станцию в буше: вернувшись, геодезисты обнаружат, что постройка развалилась, инструменты заржавели, а гвианец сошел с ума. Островитянина, наоборот, найдут посреди расчищенной плантации, которую он покинет лишь с неохотой.

Один чиновник-гвианец, с которым я разговаривал, винит во всем малярию. Но дело не только в малярии. Здесь поработала и история. Рабство здесь длилось триста лет и было на редкость жестоким: в том, что касается вопросов рабства, прошлое голландцев даже мрачней, чем прошлое французов. В результате африканец страстно любит независимость, и для него это — не столько самоутверждение, сколько желание, чтобы его оставили в покое и ни во что не втягивали. Отсюда и большое число африканских старателей во внутренней Британской Гвинее, которые никогда не сколачивают состояния, но счастливо живут за пределами требования общества и на крайнем пределе требований закона. Отсюда и стиль жизни соседнего Суринама, страны de luie neger van Coronie, ленивых негров Корони, которые ведут безмятежную жизнь в своих далеких деревушках, время от времени заносят лишний кокосовый орех на масляную фабрику в обмен на несколько грошей, больше ни о чем не просят и являются источником отчаяния для хозяев масляной фабрики, проектировщиков, политиков и потребителей масла, ибо нерафинированное масло, которое производят в Корони, стоит дороже, чем масло рафинированное и привозимое из Голландии.

Далее — земля. Плодородную прибрежную полосу надо защищать от паводков многочисленных рек, а также от моря, поскольку она лежит ниже уровня моря. Ирригация и дренаж не имеют смысла, если не проводить их в широком масштабе, а маленькие фермерские хозяйства на это не способны. Землевладения должны быть большими, а с латифундиями приходит и новое зло — разбросанные среди нескончаемых полей, регулярно рассеченных прямыми, как по линейке, каналами, группы домов для работников, которые видны с самолета. «В наши дни сахарному тростнику в Британской Гвиане тоже приходится прибегать к сотне уловок, чтобы сохранить достаточно рабочей силы… — писал Майкл Свои в 1958 году в защиту усадебных хозяйств. — Большинство злоупотреблений в сахарной промышленности связано со страхом нехватки рабочей силы». Договорные отношения, сменившие рабство и перетащившие в Вест-Индию сотни тысяч индийцев, в Британской Гвиане были самыми суровыми (если не считать обращение с индийцами на французских островах и с китайцами на Кубе), поскольку для эффективной эксплуатации латифундий просто необходимо было рассматривать работников как низшую касту и не давать им ни на минуту забыть об этом.

И всюду на побережье видны следы прошлого, публичных унижений, как будто нарочно причиняемых работникам латифундий. «Бараки» — длинные строения, разделенные на огромное количество маленьких комнатушек, каждую из которых занимала целая семья, почти исчезли; несколько бараков на окраинах Джорджтауна показывают как достопримечательности. Но когда едешь по разрушающейся железной дороге от Парики[12] до Джорджтауна по реке Эссекибо-Ривер, взгляд привлекают не только водяные лилии в заросших канавах. По одну сторону путей стоят дома работников, маленькие, одинаковые, сбившиеся в кучу; а по другую — апартаменты старшего персонала: власть и порабощенность лицом к лицу, ежеминутная провокация, можно было бы подумать, для людей, обладающих хоть какой-то силой духа.